К чему приводит идеализм или любовь к стране вечнозелёных помидоров

ИванычЪ

Роточка прибежала, грязные же все по макушку. Вовка Щенников, ротный наш, гонял на таких мероприятиях нас как в спецназе ГРУ, откуда он сам и был родом. Подошёл вечером и говорю:

— Сашка, давай я тебе помогу хэбчик постирать.

Так он меня не просто послал, а ещё пообещал употребить в извращённой форме и коллективно… И пошёл сам стираться. И это в то время, когда абсолютное большинство дедов нагнуло молодёжь вплоть до стирки портянок.

Аркаша Сугробов. Зеленоград. Этот, по-моему, даже спал с плакатным пером. Его ротный с замполитом насиловали постоянно. То ленкомната, то стенды какие. Короче писал-рисовал парень без

продыху. Вообще-то говоря, художники пользовались особым почётом и уважением. Но об этом будет дальше. Вот с ним тоже можно было на любую тему поговорить и он никогда ни ухом ни нюхом не давал понять, что как-то положение у него выше, чем у тебя, молодого и неопытного.

Мишка Юсов. Москва. Этот вообще был как танк. Непробиваемый!!! Скала. Даже завидно до сих пор. Но если когда приколет, то рота просто умирала. А сам… Ну не помню я, чтобы он хоть раз улыбнулся. Вот помню, что ржали мы миллион раз с его подачи, а конкретного ничего рассказать не могу. Не вспоминается.

Андрюха… То ли Гринёв, то ли Гринин. Этот жил на параллельной улице. У нас даже общие знакомые были. В смысле дома, на гражданке.

Сами понимаете, что никаких проблем в отношенях с ним не возникало никогда. Но вот в роте он никаким авторитетом не пользовался. Был совсем никакой. У него какая-то история была на 1-м периоде. Руку повредил на физо. Так потом до дембеля и ходил, баюкая её на весу. Он по ходу в госпитале чуть ли не больше чем полгода провалялся. Может его поэтому и не любили. Шлангом что ли считали. Я его потом встретил дома. Дык он с рукой так и ходил, подогнутой. Поэтому мне кажется, что не шланговал парень. Но армейский коллектив — это организм сложный.

Под стать ему был Мишка Сорокин. Питер. Тоже спокойный и добрый парень. Отличный спец. И тоже — дело делал молча и спокойно.

Ну, питерцы, это вообще особая статья. Но, вот что интересно — это потом и в дальнейшей службе выяснялось — большие были любители попить-выпить. И это при какой-то особой, интеллигентности, что ли? Какой-то особый стиль и жизни и поведении.

Был у нас Гога. Жидков, звали-то его Славка, кажется. Я точно не помню. Из Мытищ или Калининграда, сейчас Королёв. Замстаршины. Старший сержант. Первый в казарме человек, после того, как последний офицер из казармы уходил. Длинный, лбом лампы сшибал. Здоровый как слон. Громогласный, как репродуктор. Гонял он роту жёстко, но вот чтобы унижал — не помню. Была у парня жилка такая — командирская. Его и любили и боялись одновременно. Но не ненавидели, как некоторых. Я полгода спал над ним.

Вот гадость только в чём была. Если письма из дома нам выдавал Гога, то производилось это действие всегда в каптёрке. Они на пару с ефрейтором Бет-ким, с каптёром, вызывали получившего письмо и вручали его при закрытых дверях. Почему? Да просто всё. Слали нам из дома рубли-трояки-пятёрки. Вот письмо-то и вскрывалось. При них. Нет, письма никто не читал и даже в руки не брал. А вот разворачивать приходилось. И если что-то находилось, то экспроприировалось. Но не просто, а под разговор, — что если бы добрые дедушки сообщили бы в особый отдел или замполиту там, то мотать бы тебе, молодой, срок… Дыр-тыр-пыр бла-бла-бла. Ну, все прекрасно всё понимали и не ныли. Я тока разок налетел. Мне брат рубль, по-моему, вложил в письмо. Он тогда на стипендию жил, а ЭТИ скрысили.

Я у Гоги, когда он уже отправки домой ждал спросил, в смысле, зачем ему-то это надо было. Ведь нормальный же парень. Он мне ответил просто:

— Дембель. Понимаешь?

Теперь

о каптёре. Алмаатинец. Фамилия вот запомнилась, но полностью не назову. Специально. Бет-кий. Имя не помню. Его я понять так и не смог. С одной стороны была в нём какая-то человечность, а с другой… Может, должность обязывала

Пятое лирическое отступление

О служивых обличенных особым доверием

Пару слов о том, кто это вообще такие? Это некое, скажем так, сословие срочников обличённых какой-нибудь… Нет, не властью, а особым, так сказать, доверием вышестоящих начальников. Всякого рода писаря (делопроизводители), кладовщики, хлеборезы, директора бань, начальники стиральных и швейных машин и прочие-прочие каптёрщики и т. п. Были такого рода должности и штатными, но чаще всего по штату этого предусмотрено не было и тогда начальники всевозможных служб подбирали бойцов в подразделениях и те работали на всякого рода, как правило, тыловых объектах. Жили они в подразделениях, вернее ночевали в них, а служили там… где уже было сказано. И конечно доставляли массу хлопот командирам.

Ну, а какая такая особая власть у каптёрщика, кладовщика, писаря или скажем, кодировщика? Никакой! А вот положение-то привилегированное. Отсюда и особое отношение, конечно, в первую очередь к младшим по призыву. К своим однопризывникам? Тут по-разному. Потому что внутри одного призыва тоже существовала иерархия. К старшим? Тут без вариантов. Старший он и есть старший. Особо-то не поборзеешь. Но к младшим всегда свысока и с пренебрежением. Чаще всего. Исключения бывали. Какое же правило без исключений? Но крайне редко. Почти никогда.

Отличительным знаком кастовой принадлежности служили ключи. А уж если на колечке помимо ключей была ещё и печать, то это был не просто принц, а наследный принц. Ибо печать!!!

Ключи крепились к ремешку или к цепочке. С другой стороны этот удлинитель цеплялся к ременной петле на поясе брюк. Чтобы, значит, не потерять случайно. Длина этого приспособления была такой, что если свободно отпустить ключи, то связка оказывалась на уровне колена. Во-первых, это было сделано для того, чтобы можно было открыть дверь или там сейф или шкаф, не отстёгивая ключей. А во-вторых… Во-вторых, при перемещениях по казарме или нахождении в местах, где не было начальства, курилке например, цепочка эта раскручивалась на пальце и на него же наматывалась. Потом процесс повторялся, но в другую сторону. Опять раскручивалась и снова наматывалась. И так, пока не надоест. Это считалось круто, и было отличительным опять-таки признаком принадлежности к касте хранителей ключей, и даже печати.

Ещё это сооружение использовалось для шуток или наказания-воспитания личного состава, младшего конечно. Фактической властью это сословие не обладало никакой, но формально имело право. На что? Представьте, идете вы в строю или просто идёте. Сзади вас вот такой хранитель. Вытаскивает он свою цепь и лупит сзади по… тому, что ниже ремня, но выше сапог. По ногам или выше. Разницы никакой. Всё равно больно. Останавливаться, тереть ушибленное место или как-то выразить своё недовольство не рекомендовалось. Ибо следовал вопрос: