К чертям собачьим
Шрифт:
Бродя по огромному дому в поисках Анжелы, он пытался внушить себе, что она — всего лишь попавший в беду ребёнок, но никак не мог себя в этом убедить. В лесу — да, это одно, но жизнь, которую она вела, — это, уж извините, совсем другое. Даффи не сочувствовал страданиям богатых. Он нередко о них слышал, он, бывало, наблюдал за ними в американских мыльных операх, но купиться он на это не купился. Люди с деньгами не имеют права ныть — так считал Даффи. Он знал множество людей, у которых не было денег, и большинство из них думало, что имей они хоть немного — это решило бы все их проблемы.
— Не возражаете, если я вам кое-что покажу?
Он нашёл её в общей комнате. Она смотрела в венецианское окно — на лес. На полу валялись перевёрнутые журналы, в пепельнице назойливо дымила оставленная сигарета. Она обернулась. Даффи сказал бы, что когда она смотрела на вас, когда сбрасывала свой летаргический профиль и дарила взгляд больших карих глаз, сияющие рыжие волосы, тогда она, теоретически, бывала очень привлекательна, но его это не трогало. Нет сомнения, это тоже было вызвано озлобленностью; возможно, ему была свойственна озлобленность не только социальная, но и физическая. Так или иначе, если бы он возжелал продвинуться по социальной лестнице в плане секса, то предпочёл бы Лукрецию.
— Что?
— Не возражаете, если я вам кое-что покажу? Это рядом.
— А сказать вы не можете?
— Я лучше покажу.
Она нехотя пошла за ним через кухню по лужайке к зарослям какой-то длинной травы на берегу озера.
— Мы нашли Рики.
— Вот как, — глядя куда-то поверх его плеча, она затянулась сигаретой; выражение её лица не изменилось. Как это Вик сказал? В глубине души она милый ребёнок.Тогда почему так глубоко?
— А вам не интересно, где мы его нашли? Или хотя бы кто это «мы»?
— Вы ведь всё равно сейчас мне об этом скажете, так ведь?
— Я думал, что вам, может быть, приятно, что мы его нашли: вы теперь сможете его похоронить.
— Так вы поэтому его и искали, чтобы сделать мне приятное? Я не помню, чтобы я вас об этом просила. А вы спрашивали меня, будет мне приятно, или нет? — голос у неё оставался совершенно безразличным, словно она даже изобразить раздражение как следует не могла.
— Его нашёл Джимми.
— Джимми всегда был мастер делать никому не нужные вещи.
— Джимми нашёл его в озере.
— И теперь вы хотите его похоронить? Поэтому вы меня сюда и привели? Положить цветы на его могилу?
— У Рики на шее была верёвка. К нему привязывали камень. Или что-то в этом роде. Джимми пришлось её перерезать.
— Я думаю, что не важно, что происходит с людьми, после того, как они умирают. Важно только то, что происходит при жизни. Не знаю, почему вы не оставили его лежать в озере.
Верно, девочка, подумал Даффи и взял её за локоть. Она попыталась высвободиться, но это движение было таким же вялым, как её речь, и Даффи заставил её пройти несколько метров, прежде чем она поняла, что происходит. Он подвёл её к скамейке и принудил сесть. Сам он остался стоять и, наклонившись, заглянул Анжеле в лицо.
— Верно, — проговорил
Даффи наблюдал за её лицом, когда она снова затянулась сигаретой. Оно не выражало гнева. Ни по поводу случившегося, ни в отношении того, кто принёс ей эту весть. Он поставил одну ногу на скамью и наклонился к ней. Теперь в его голосе зазвучали уже и язвительные нотки:
— Я думаю, что мы можем исключить вероятность того, что Рики был наркоманом, который ошибся в дозе. Не думаю, что это его лапа нажала на поршень. Не думаю и того, что он употребил чистый героин, потому что забыл его разбавить. Кто-то взял вашу собаку, — он наклонился ещё ближе к ней, — и вколол ей столько героина, что хватило бы, чтобы убить корову.
— Мне всё равно пришлось бы избавиться от Рики, — произнесла она наконец, — мать Генри его бы не потерпела. Может, это и к лучшему.
— Господи, — сказал Даффи и тяжело опустился на скамью, — Господи. Так вы что, обвиняете в происшедшем мать Генри? Вы хотите сказать, что она в своих розовых кроссовках подкралась и поймала Рики? И ещё позвала какого-нибудь старика-пенсионера, чтобы он помог ей швырнуть его в окно?
— Этого никогда не будет, — проговорила Анжела. Голос у неё был сонный, но в нём сквозила тоска, — этого никогда не будет.
Она бросила в траву недокуренную сигарету и тут же зажгла новую.
— Чего никогда не будет? — спросил Даффи так мягко, как только мог.
— Я никогда не выйду замуж, — сказала она, — я плохо кончу, я знаю.
— Конечно, вы выйдете замуж. Если пожелаете, я сам вручу вас жениху.
— Ха, — Анжела засмеялась, впервые выказав хоть какое-то оживление, — и почему только говорят «вручу жениху»? Что я, призовой кубок? Говорили бы хотя бы «препоручу», — она сорвалась на крик, — препоручу или передам, чёрт знает, что такое!
Даффи, которому можно было и не повторять два раза, сказал:
— Я сам не женат.
— Этого никогда не будет, — снова сказала Анжела, — я плохо кончу.
— Ничего подобного, — спокойно проговорил Даффи. Ему внезапно стало её жаль. Она не нравилась ему, но ему было её жаль. В её голосе слышался ужас.
— Всё равно я уже много лет не употребляю наркотики.
— Но употребляли?
— А кто нет? — сказала она, голос у неё снова стал невыразительным, тусклым. — Меня несколько раз отправляли на лечение. Я вылечилась, правда. Я уже пять лет не употребляю. Иногда мне кажется, это единственное, что я сделала в своей жизни, в смысле, бросила. А иногда я думаю, что это всё равно, что я могла бы и не бросать, потому что я всё равно плохо кончу.