К нам осень не придёт
Шрифт:
Анна затравленно взглянула на сестру, но перечить не стала. Окно было заперто и занавешено, снизу принесли приготовленные матерью настойки. Анна, казалось, пришла в себя; по крайней мере она больше не заговаривалась, не звала покойную мать и не кидалась к окну. Елена же страшно трусила: что, если припадок повторится, а у неё не хватит сил или времени остановить больную?
Елена приказала, чтобы Марфа или Любка по очереди сидели у приоткрытой двери в комнату барышни, и ни под каким видом не покидали поста. И только после того, как уставшая от истерики Анна уснула, сама она решилась спуститься вниз.
От папеньки скрыть
Однако доктор Рихтер, много лет пользовавший всё семейство, был в недоумении. Он побеседовал с Анной, подробно расспросил домашних — и сознался, что не понимает причины припадка. Головные боли и слабость, что преследовали Анет последние дни, доктор связывал с переутомлением, да ещё женским недомоганием. Бред же, что по-научному звался alucinatio, был возможен при лихорадках, воспалении мозга, а то и умопомешательстве.
— Не хотите ли вы сказать, что моя дочь сошла с ума? — испуганно спросил Алексей Петрович.
— Нет, друг мой — покачал головой доктор. — Анна Алексеевна вовсе не помешана. Беседовала со мной весьма здраво и почти спокойно, а бред свой тем объяснила тем, что, мол, померещилось. Думала о матушке покойной, да и приняла сестрицу за неё, оттого и напугалась.
— Да как это возможно? — выкрикнул отец. — Элен ведь на жену мою первую, покойницу, ничуть не похожа! И платье другое, и волосы светлые… Как могла Анет вот так, запросто, вместо сестры мать померещиться?
— Бывает, Алексей Петрович — развёл руками доктор. — И не такое ведь мерещится иногда. Вот третьего дня навещал я госпожу Завадскую…
— Так что же, опасно или нет? — бесцеремонно перебил доктора Алексей Петрович. — Что с моей дочерью будет? Ей венчаться через месяц!
— Не извольте беспокоиться, Алексей Петрович, — прошелестел доктор. — Вот только проследить надобно, чтоб Анну Алексеевну не волновали, да не тревожили пустяками.
Они с батюшкой ещё говорили об успокоительных каплях, режиме, воздухе — но Елена не слушала. Её мозг раскалённой иглой пронзили слова батюшки о венчании Анны через месяц. Всего лишь через месяц! А она-то уж бессознательно надеялась: болезнь Анны заставит их отложить свадьбу, возможно на осень, а то и… Но, судя по речам отца, этому не бывать.
***
Следующие несколько дней Анна чувствовала себя недурно; по крайней мере, галлюцинаций у неё больше не было. Елена исправно наведывалась к сестре по нескольку раз на дню — и, хотя давным-давно не слышно было её звонкого смеха, Анна была спокойна и рассудительна. Она иногда упоминала покойную мать, но не пыталась говорить с ней. Батюшка уже совершенно успокоился и был уверен, что ни сегодня-завтра старшая дочь встанет с постели. Граф Левашёв бывал каждые два дня, участливо и нежно справлялся о здоровье невесты. Елене же казалось, что её чувства как-то оледенели: прошла и бурная страсть, и отчаяние, и ненависть, и страх за жизнь сестры… Она прекрасно понимала, что грех ей надеяться, что болезнь Анны расстроит свадьбу с Володенькой. Но даже ужас перед карой Божьей стёрся и потерял остроту. Ей думалось, всё в её жизни
И она действительно так думала — вплоть до следующей встречи с Владимиром.
Глава 2
Молодой граф Левашёв направлялся к дому своей уже официальной невесты, Анны Калитиной. Он был в прекрасном расположении духа. Похоже, всё складывалось чрезвычайно благоприятно: он долго обхаживал эту семью с двумя дочерьми на выданье, и наконец-то его сватовство завершилось удачно!
При этой мысли Владимир суеверно сплюнул через левое плечо. Господи, только бы не сорвалось! Он по уши в долгах, ещё чуть-чуть — и последнее имущество пойдёт с молотка. Чёрт бы побрал его предков, отца и всех дядей вместе взятых! Промотать такое состояние!
Кроме заложенной усадьбы и многочисленных долговых расписок Владимиру пришлось «унаследовать» от папаши страсть к жизни на широкую ногу, карточной игре, изящной одежде, тонким винам, скачкам, старинному оружию… Да и различные певички, актрисы, дамы полусвета вводили его в немалые расходы. Граф Левашёв страстно желал удовольствий, но, к его великой досаде, приходилось всё время себя ограничивать. Где же ему взять достаточное количество денег на всё это?
Он не представлял, сколько ещё сможет получать в долг: даже знакомые ростовщики последнее время косились и встречали его не очень любезно — медлить с выгодной женитьбой больше уж было нельзя.
Владимир Левашёв, несмотря на молодость — ему шёл двадцать шестой год — не без оснований считал себя зрелым и циничным человеком, достаточно потрёпанным жизнью. В детстве он насмотрелся на то, как куролесили его отец и дядья, не раз наблюдал слёзы и истерики матери, которой папаша изменял направо и налево… Отец пил, играл в карты, заводил любовниц, впрочем, быстро расставался с ними — одна из его дам даже имела наглость заявиться в их особняк на Моховой, тот что нынче был заложен — и попыталась застрелиться прямо на глазах у неверного любовника и его законной половины…
Все эти безобразия раньше времени свели в могилу мать Владимира. После её смерти отец продолжал тоже самое, только более безудержно. Неудивительно, что материнские драгоценности, лошади, экипажи, оружие, столовое серебро — всё это одно за другим отправлялось в заклад или с молотка.
Наблюдая такую жизнь, подрастающий Владимир сделал вывод, что самое главное в жизни — владеть собой, уметь управлять своими страстями. Он знал, что весьма строен и красив — это являлось его несомненным преимуществом. Также большим подспорьем оказалось прекрасное французское произношение, перенятое ещё от маменьки. Но на этом, можно сказать, и заканчивались немногочисленные дары судьбы; остальное же зависело от него.
Иногда Владимир Левашёв с ужасом думал, что идёт ко дну: окончательное разорение и продажа последнего имущества были не за горами! Ну не мог же он явиться к папаше Калитину и сказать прямо: выдавайте за меня одну из ваших дочерей теперь же! Он узнал упрямого богача весьма хорошо — да и вообще свойством характера Владимира было умение прекрасно разбираться в людях. В этом крылась основная причина его обходительности. Граф Левашёв мог найти общий язык с человеком любого звания и положения, даром что был представителем старинной фамилии.