К нам осень не придёт
Шрифт:
Анна не хотела слышать о замужестве ещё и потому, что мысль о близости с чужим человеком приводила её в настоящий ужас… Ведь, если она будет жить с супругом, делить с ним постель — он может узнать о её страшной, постыдной тайне.
О происхождении этой тайны сама она ничего не знала. Возможно, что-то могла бы объяснить родная мать, но о ней было известно лишь то, что она пропала меньше, чем через неделю после рождения Анны. За ней никто не приезжал, сама она не приказывала закладывать карету, или позвать извозчика, да что там — доктор строжайше запрещал Алтын Азаматовне
Но она исчезла, да ещё не ночью, а рано утром, когда домашние были уже на ногах… Никто — ни нянька новорождённой малютки, ни горничная барыни, что находились поблизости, ничего не слышали и не видели — точно княжна растворилась в воздухе или вылетела в окно.
Разъярённый Алексей Петрович Калитин сгоряча велел выпороть никчёмных девок за нерадивость, да толку-то? Обе дурищи с рыданиями валялись у него в ногах, твердили: «не видели, не знаем, хоть казнить велите, барин, а ничего не знаем, куда барыня изволили пойти!»
Алексей Петрович махнул на них рукой. Он надеялся, что у супруги случилось временное помешательство, что-то вроде родильной горячки, и та, не помня себя, ушла со двора, но её, конечно же, найдут. Или сама вернётся: ну не может же она родное дитя крошечное вот так и бросить! Он хорошо помнил, как она обожала младенца, как часами держала его на руках, покрывала крошечное личико дочери горячими поцелуями, смешивая их со слезами, так что даже доктор советовал давать молодой женщине успокоительные настойки! Нет, она обязательно вернётся!
Но Алтын не вернулась. Когда Анна, будучи уже подростком, узнала как следует всю эту историю, сперва она почувствовала ужасную боль и обиду. Она пообещала себе, что даже если мать как-то найдётся — она, Анна, ни за что её не простит. Но потом, сопоставив в уме некоторые свои секреты, о которых знала лишь она сама — Анна одумалась и уже не так строго судила матушку. Ведь та, вероятно, тоже страдала от неких тайн и боялась, что о них узнают окружающие. А значит, могла уйти просто от страха, или же ей кто-то угрожал разоблачением.
Прошло несколько лет, Анна повзрослела и, как и все, уверилась, что Алтын давно нет в живых — ведь не может же быть, что та живёт себе где-то, забыв, что у неё есть оставленная дочь. Между тем, её продолжало терзать опасение, что кто-либо узнает и её собственные секреты.
***
Лет с семи Анна начала замечать в себе некие странности: на одну неделю в году она превращалась в какое-то дикое, невоспитанное, почти неуправляемое существо. Происходило это в мае. Тогда Анна впервые по-настоящему довела няньку и гувернантку до слёз своим невозможным поведением: она хохотала, прыгала, скакала и плясала весь день. Она не желала кушать, спать, заниматься уроками, слушать старших… На замечания и увещевания смеялась и дерзила, кричала: «не сметь мне перечить!» А когда нянька решительно приблизилась к девочке, дабы как следует отшлёпать, та сильно, до крови укусила женщину за руку.
Нянька отскочила и заплакала от испуга и обиды. Тогда гувернантка-француженка решила, в свою очередь, приструнить воспитанницу: крепко
Мадемуазель в ужасе отшатнулась, уговаривая себя, что ей, верно, померещилось. Анна же, получив свободу, снова пустилась напевать, скакать, кружиться в буйном танце…
Её оставили в покое. Обе женщины побоялись жаловаться на девочку папеньке, ибо тот, без памяти любивший дочь, скорее всего не захотел бы и слушать подобный вздор. К тому же француженке совсем не улыбалось лишиться хорошего места.
Поэтому, та и другая скрыли происшествие, приписав его внезапной вспышке буйства и неугомонности, что, как известно, бывает у детей этого возраста. Несколько дней Анна пребывала в таком состоянии, но её никто не трогал. Отец был весь в делах, мачеха занималась лишь собственной дочерью и не обращала на падчерицу особого внимания.
А через некоторое время Анна успокоилась; вернулся её прежний милый, лёгкий характер, ласковое внимание к окружающим. Нянька с гувернанткой облегчённо вздохнули.
***
Но через год всё повторилось. Анна сама не понимала, отчего ей хочется буянить, она была не в состоянии слушать учителей и хотя бы притвориться послушной. Ей хотелось танцевать, кружиться, прыгать, хохотать! И ещё она страстно желала оказаться где-нибудь в лесной чаще, на берегу реки — лишь бы подальше от людей. Чтобы никто не мешал ей танцевать и скакать по лугам и кочкам, никто не докучал постылыми нравоучениями…
Она знала уже, что это скоро пройдёт — и ничего не могла с собою поделать. Вечером, оставшись одна, она всё плясала в своей комнате, перед зеркалом. Они с сестрой Еленой никогда не жили вместе: таково было желание мачехи, она хотела, чтобы дочь была рядом с ней, а отец не настаивал и не навязывал девочкам излишней близости.
Кружась в танце и размахивая руками, Анна не заметила, как лёгкая сорочка соскользнула с её плеча… На столе стоял шандал с пятью свечами; в их неверном свете Анна случайно увидела своё отражение в зеркале. Сперва она не могла понять, что не так — однако, приглядевшись, вскрикнула от ужаса… Она подбежала к зеркалу, изогнулась — она всегда была по-змеиному ловкой и гибкой — и внимательно осмотрела себя.
Её спина выглядела страшно… На ней не было кожи, либо же она стала прозрачной, Анна не поняла. Она ясно видела в зеркале существо, похожее на себя, но только это была не она!
Преодолевая брезгливость, она ощупала собственную спину и плечи. Ничего не болело, не жгло, не саднило, как бывает, когда поранишься. Но смотрелось это совершенно ужасно. Тут в коридоре раздались шаги служанки, что несла ей чашку тёплого компоту из сушёных яблок… Анна скорее натянула сорочку и закуталась в большой вязаный платок, замирая от ужаса… Но всё сошло благополучно, никто ничего не заметил.