К нам осень не придёт
Шрифт:
— Анет, ты что?! Немедленно ляг! Доктор же не велел тебе вставать самой, а только при мне или маменьке! У тебя может закружиться голова, и ты упадёшь…
Анна не шелохнулась, вглядываясь в свою картину. Затем она повернулась к сестре и улыбнулась какой-то странной, торжествующей улыбкой. Елена заметила стакан с каплями, стоявший рядом на столике.
— И лекарство не выпила! Анет! Маменька будет сердиться…
— Да и Бог с ним, с лекарством: я наконец увидела её! Настоящую… — пробормотала Анна, не поворачиваясь.
— Кого это? — удивилась Елена.
— А
Анна отступила, и Елена подошла к мольберту. Сначала ей ничего не удалось понять: казалось, на холсте присутствуют лишь хаотично разбросанные чёрно-серые штрихи. Затем изображения начали обретать чёткие контуры: на переднем плане Елена заметила молодую девушку — или девочку — в разорванной холщовой рубахе. Девочка стояла на коленях, склонив голову — её лицо скрывали чёрные кудри, а на спине зияла кровавая рана. Рядом был мужчина с деревянной чашей в руке. Он будто старался защитить девочку от разъярённой толпы, что потрясала кулаками, камнями, палками, дубинами…
На мгновение всё это показалось столь ужасающе ярким и правдоподобным, что Елена невольно вскрикнула. Вот сейчас эти люди забьют, затопчут несчастных — и тут вдруг девочка взмахнула руками — точно крыльями, бросилась на землю… Толпа отшатнулась, и на месте несчастной жертвы в воздух взвилась чёрная птица.
— Ворон! — прошептала Анна.
Елена изумлённо глянула на неё: нет, не может быть, им всё это кажется — но большая чёрная птица пронеслась мимо её лица, едва не оцарапав острыми когтями.
Елена охнула, попятилась, в ужасе прижала руки к щекам. Птица металась по комнате, сбивая большими сильными крыльями безделушки и статуэтки на полках; стакан с лекарством полетел на пол, туда же отправились и травяные отвары, приготовленные для Анет маменькой.
Анна проворно отдёрнула занавеску, и отворила окно. В комнату ворвался свежий, влажный после дождя воздух, и солнечный свет, заставивший обеих сестёр зажмуриться.
— Лети! — воскликнула Анна.
Они стояли перед окном, держась за руки, и следили, как чёрный ворон мало-помалу исчез, точно растворился в золотисто-голубой вышине.
Глава 3
Ей пришлось снова вернуться в лес, за последнее столетье превратившийся из любимого, надёжного убежища в опостылевшую тюрьму. Но здесь она хотя бы чувствовала себя в безопасности. Вот зачем, зачем ей понадобилось снова появляться в том, чуждом и враждебном мире?
Даже чтобы долететь сюда, ей потребовалось дождаться наступления ночи: весь день она пряталась на каком-то заброшенном чердаке. Так ведь и там покою не было от кошек и несносных детей! Правда, лишь только они увидели её горящие яростью глаза, блеск иссиня-чёрных перьев и острейшие когти — сорванцы в испуге отступили, а от кошек и духу не осталось, удрали сразу.
Ей не хотелось оставаться в облике ворона подолгу; постоянное и вынужденное пребывание в лесной чаще и без того отдаляло её от желанного и неблагосклонного мира людей. Но обращаться здесь было опасно. Да и вообще город был не местом для таких, как она. И, если бы на чердак поднялась бы мать или
А убить человеческую женщину, мать малых ребятишек, она уже больше никогда бы не смогла. Хотя и человеком, как давно мечталось, стать всё равно не вышло. Эх, зря старался тогда и чуть не погиб из-за неё тот охотник!
А вот и он, принесла нелёгкая. Или поджидал? Быстро же пришлось ему мчаться из густых, непролазных чащоб сюда, в такое близкое к городу место.
Она развернулась на кончике крыла, почти задев крупного волка с поджарым мускулистым телом, тёмно-серой шерстью и странными небесно-голубыми глазами. Волк спокойно — он почти всегда был невозмутим — присел на посыпанную иглами и прошлогодними пожухлыми листьями землю.
Вот чёрный ворон, тот, напротив, долго не мог угомониться, покружил ещё над соснами, высматривая что-то, одному ему ведомое, несколько раз слетал вниз, затем снова взмывал… И наконец, сложив крылья, вихрем пронёсся мимо невозмутимого волка, ударился о землю…
***
Она поднялась, нервно стряхивая с иссиня-чёрных волос прилипшие иголки. Несколько раз она едва не расцарапала себе лицо длинными кривыми птичьими когтями; спохватившись, тряхнула кистями рук. Когти исчезли, точно растворились в воздухе — на их месте остались тонкие женские пальчики, обманчиво казавшиеся беззащитными.
— Ты становишься рассеянной, Злата, — чуть насмешливо произнёс волк.
Она не обернулась, лишь дёрнула плечом. Из одежды на ней была лишь длинная холщовая рубаха с полинявшей вышивкой по подолу, рукавам и вороту. Одеяние едва не соскользнуло с плеч, и, почувствовав это, женщина испуганно поправила истончившуюся ткань.
— Не пугайся, некого тут бояться. Да и облик твой ведь уже давно от человеческого не отличается, — спокойно сказал волк.
Она вздохнула и наконец повернулась к нему.
— Знаю! Только до сих пор во сне их вижу, тех, что гнали меня от деревни, да мавкою кликали. И наяву иногда…
— Тебе ведь только двенадцать или тринадцать лет тогда минуло, — тихо ответил собеседник. — И ты можешь помнить?
— Может и двенадцать… Но я всё помню, всё! Я ведь до сих пор так и осталась для них чужой. А здесь я не могу, Всеслав. Тебе хорошо, ты можешь. А я нет.
— Просто с тобою судьба злее обошлась, а мне, наверное, повезло.
Он встал, вскинулся на задние лапы — Злата много раз видела, как волк обращается человеком и наоборот, но зрелище было настолько диковинным, что тот, кто видел первый раз, верно, застыл бы в изумлении.
Волк откинул голову назад, шерсть начала исчезать с его морды, зубы — уменьшаться, уши и лапы становились короче, а хвост съёживался, будто горящая бумага, пока не пропал совсем. Мало-помалу перед ней очутился высокий, ещё молодой человек с длинными тёмными волосами, чернобровый, с худым узким лицом, одетый в простую крестьянскую поддёвку. Совершенный обыватель, житель окрестных сёл. Только ярко-голубые глаза остались теми же — такие не спрячешь, не поменяешь даже за несколько веков…