К нам осень не придёт
Шрифт:
Анна молча подчинилась. Люба была очень недовольна их отъездом и всю дорогу пребывала в плохом настроении — Анна подозревала, что это всё из-за Дениса, любимого слуги Левашёва, который последнее время усиленно ухаживал за её горничной. Денис — ловкий, услужливый и обходительный малый — был весьма привлекателен. Благодаря невысокому росту и изяществу фигуры он смотрелся совсем юношей, а правильное лицо с большими чёрными глазами и ослепительной улыбкой заставляло всех встречных девиц улыбаться в ответ и бросать игривые взоры. Анна догадывалась, что, хотя Люба пренебрежительно называла парня «вертопрахом», она всё-таки радовалась его обществу и не хотела так внезапно с ним расставаться.
Наверное, стоило бы поговорить с Любашей, посоветовать ей быть
* * *
Дом в Стрельне, просторный, бревенчатый, построенный ещё их дедом, всегда казался Анне необыкновенно милым и уютным, но проживать там подолгу она не любила: почему-то её тянуло в город, и в конце лета она всякий раз нетерпеливо ждала отъезда в Петербург. Сейчас же она с волнением обходила знакомые комнаты: квадратную гостиную с огромным камином, несколько маленьких спален, свою бывшую детскую, увешанную вышивками и рисунками, кабинет отца, кухню с большой тёплой плитой… Может быть, остаться пока здесь подольше, пожить отдельно от семьи? Но до какого срока это «пока» будет продолжаться? Ведь скоро зима, Рождество, балы и приёмы — Левашёв наверняка потребует, чтобы она вернулась к обязанностям хозяйки его особняка, дабы не вызывать пересудов. И всё пойдёт по-старому.
Так ничего и не решив, Анна, к удивлению главной по дому, пожилой степенной Домны Лукинишны, объявила, что расположится на втором этаже, в своей бывшей детской. Это была светлая угловая комната, обшитая весёлым набивным ситцем — правда, сейчас узор из мелких цветочков потускнел от сырости и старости. Рядом с окном рос огромный дуб, и его ветви стали уже такими длинными, что касались стекла.
— Ничего, я прекрасно устроюсь! — заявила Анна в ответ на опасение Любы, что старенькая кровать, на которой Анна Алексеевна спала ещё девочкой, пожалуй, будет слишком узка и неудобна.
А завтра она не будет вообще ни о чём думать, только делать наброски, писать акварелью и маслом, гулять по их большому облетевшему саду! Там много яблонь и сливовых деревьев, бесчисленные кусты смородины, крыжовника, малины, и всё это такое знакомое, родное! Она дойдёт до любимого пруда, посидит около него на скамейке, глядя в ледяную чёрную воду… И опять будет гулять и рисовать, рисовать и гулять! И пусть Владимир хоть засыплет её письмами с требованием вернуться в Петербург.
Анна засмеялась от радости и решила пораньше ложиться спать — она так устала за последнее время! Домна заикнулась было об ужине, но аппетита не было; тогда Анне принесли подогретое молоко и крошечные пирожки с капустой и яблоками, собственноручно испечённые Домной Лукинишной — та помнила, что барышня обожала их в детстве. Перекусывая, она беседовала с домоправительницей о делах в имении, о том, кто ещё из старых слуг остался в доме. Оказалось, летом умер сторож, Домна наняла какого-то молодчика, да тот оказался пьяницей и был вскоре изгнан. Таким образом, остались в усадьбе старички муж и жена, что смотрели за садом, а в доме жили только сама Домна Лукинишна да её родственница Акулина — за горничную и судомойку.
«Вот и славно, чем тише, тем лучше! Никто не будет беспокоить!» — рассеянно думала Анна.
Домна Лукинишна удалилась, наказав Любе зайти к ней за грелкой для постели барышни. Люба молча расстилала кровать, затем подошла к Анне и, так же не говоря ни слова, принялась расстёгивать на ней платье — Анна заметила, что мыслями горничная где-то далеко.
— Да обожди, я ведь пирожки не доела! — со смехом сказала она. — Куда нам здесь спешить?
Люба отрывисто вздохнула и отвернулась.
— Что с тобою, Любаша, милая? — нахмурилась Анна. — Я тебя чем-то обидела? Или сердишься, что из города уехали?
Неожиданно Люба бросилась перед ней на колени; Анна заметила, что по щекам горничной
— Барышня! Барышня! Это я виновата, это я вас обидела! Сама не знаю, как могла!.. Когда и вы, и ваш папенька всегда были к нам такие добрые…
— Успокойся! Да что случилось-то?!
На круглом пухлощёком личике Любы пылал румянец, а глаза блестели от слёз.
— Не могу я больше молчать! Сначала думала, авось либо обойдётся как, либо… Нет! Не буду этого даже вслух произносить!
— Так что же, молчать не можешь или вслух произносить? — слабо улыбнулась Анна, поднимая горничную с пола.
Сердце у неё тревожно заныло, мгновенно припомнились беспощадные слова князя Полоцкого: «Любого, самого прекрасного слугу можно подкупить, вопрос лишь в цене».
— Я с самого начала и не хотела с ним, — всхлипывая, говорила Любаша. — А он и так, и этак… Люблю, мол, тебя, Любонька, обожаю, ты королевишна моя! Вот я и растаяла! А ведь знала, что не надо!
— Ну что же теперь поделать? Выходи за него, и всё будет хорошо! Нечего тут плакать; пойдёте да повенчаетесь. В крёстные матери-то меня возьмёшь, не отвергнешь?
Люба с удивлением подняла глаза, затем вспыхнула ещё больше, покачала головой.
— Да барышня, я же вовсе не о том! Кабы в этом было дело!.. Я бы уже давно вам в ножки бросилась и рассказала, а тут… Тут нечистый попутал, не иначе!
— Да говори уж толком, не томи, — устало попросила Анна.
Вышло так, что с того самого дня, как Анна с Любой поселились в доме Левашёва, Денис не давал Любаше проходу. Но он был красив, воспитан, приветлив, не позволял себе никаких вольностей или грубостей. Напротив, относился к Любаше к всамделишной королевне, дарил небольшие мелочи, норовил побаловать сладостями, а то и цветочек поднести. Товарка Любы, сухопарая Марфа, не скрываясь, завидовала, но Люба не спешила отвечать Денису взаимностью. Слишком тот был ловок да любезен, очень уж девкам нравился — таким она инстинктивно не доверяла.
Но Денис проявлял настойчивость, и мало-помалу Люба начала оттаивать. Когда он предложил ей руку и сердце, Люба, не говоря ни «да», ни «нет», всё-таки задумывалась, не согласиться ли? Тогда Денис по-прежнему будет служить графу, она — своей барышне. Всё ладно выйдет.
А тут давеча Денис под вечер, как господа улеглись, достал откуда-то бутылку сладкого вина. А потом выкушал больше половины и как начал рассказывать такое, что у Любы голова кругом пошла…
Оказалось, хозяин с барыней Катериной Фёдоровной задумали графиню Анну Алексеевну со свету сжить, а ему, Денису, велели всячески в этом помогать. А когда они это дело завершат, барин ему такого отступного выплатит, что Денис сам важным господином станет. А ещё передаст ему хозяин за верную службу доходный дом с пекарней и трактиром в первом этаже, пожалует свой экипаж с лошадью, что Денис сам от его имени покупал! Но вот только надо им хозяйку непременно извести, а то она барину надоела, жизнь ему портит, вздохнуть толком не даёт! Всё ей не то и не так — а, как её не будет, граф освободится и заживёт в своё удовольствие. Ещё и женится на той, которая по-настоящему любить его станет…
— Это он о Елене говорил? — охрипшим голосом спросила Анна. — Они втроём это задумали?
— Истинный Бог, барышня, не знаю, не хочу Елену Алексеевну оговаривать! Про неё слова не было, вот вам крест! Он только Катерину Фёдоровну помянул. А я как сказала, что побегу, всё расскажу вам — бросился он на колени, руки мне стал целовать, молить, чтобы не выдавала его. Мол, убьёт его барин как пить дать! Ещё говорил, что как поженимся мы, будем жить богато, не хуже господ, он меня всю бриллиантами да жемчугами осыплет, каждое желание моё будет исполнять! Дети наши сами будут баре, научатся по-французски говорить, на балах отплясывать! А то мы всю жизнь, как и родители наши, на побегушках бегали — неужто, говорил, тебе самой барыней стать не хочется?! Вот и заговорил мне зубы, закружил голову россказнями-то своими… А от меня и надо-то: всего лишь молчать и подождать, пока хозяин от вас избавится!