К себе возвращаюсь издалека...
Шрифт:
Ужинаем в котлопункте. Котлопункт — это не столовая и не ресторан, но тем не менее место, где кормят. На земляном полу — дощатые столы на козлах; повариха накладывает полуторалитровые миски доверху: здесь не оставляют. Компота берут по поллитровой банке, а то и по две на брата.
У окошечка очередь, шум, жара. Женя крикнула мне:
— Я на всех беру, занимай стол!
Рядом с раздачей сидели какие-то парни. Один из них — долговязый, в сапогах и серой рубахе без воротничка — спросил:
— Скажите,
— Без четверти пять.
— Что это — «без четверти»?.. Вы нам объясните, мы не понимаем по-городскому.
— Дядя Вася, не придирайся! — сказал другой.
«Дядя Вася»? Ему года двадцать четыре — доброе, хитрющее, светлое какое-то лицо.
— Без пятнадцати.
— Понятно. Спасибо, еле выпросил…
Когда мы ели, дядя Вася громко нес какую-то чушь, видно, чтобы привлечь мое внимание. У него получается забавно, невольно все смеются.
Поднялись уходить, он сказал мне:
— Вы бы вот к нам на пилораму зашли. Муха говорит: «Пилорама — сердце стройки». Изучать жизнь надо, товарищ корреспондент, а то напишете: комсомольцы, патриоты, покорять…
— Не напишу, — обещаю я.
…— Корчевка пней бульдозеристом вручную, снять бульдозер с пня и отнести на расстояние десять метров… Оплатить повременку по пятому разряду за открывание дверей на пикете.
— Тухта, не оплачивать!
Хохот.
— Разгонка ветра и планировка дыма, подтяжка солнца… Главный инженер Сагайдак заказал для кого-то гроб. Мастер выписал столяру наряд: «Сделать гроб для главного инженера с заготовкой и отстрожкой материала…»
Снова хохот.
— Ишмухаметов, — говорит Муха, — а это что за тухта? Твои девчата на сорок, а не на шестьдесят метров битум таскали, я точно помню!
— Мало на сорок.
— Прокурор добавит.
— Да не работали вы там кувалдами и клиньями, черт побери! Ломами работали, а кувалдами и клиньями нет! Вторая группа грунта…
Конец месяца, закрытие нарядов. Я сижу на подоконнике в конторе, слушаю разговоры, шутки и объяснения, обращенные ко мне. У меня зажили, заросли толстой желтой кожей мозоли, я загорела до цвета сосновой коры, я даже растолстела, потому что ем страшно, никогда у меня не было такого аппетита.
Все здесь знают меня в лицо, и я всех знаю, все здороваются со мной, заговаривают, объясняют свои нужды. Местная достопримечательность дядя Миша Белозеров, у которого двенадцать собак (он собирает всех приблудных задохлых щенков), который еще известен и тем, что чифирит, зовет меня уже по имени и «моя симпатия», просит написать о нем в газету. «Так и напиши: дядя Миша Белозеров. Двенадцать собак. Семеро накладывают, а я один таскаю. Алебастр мешками…»
Побывала я и на пилораме. Вернее, хожу туда довольно регулярно, «собираю материал».
Когда я пришла первый раз, пилорама молчала, около нее возился, отвинчивая
— Познакомьтесь, — предложил дядя Вася, указывая на парня, сидящего рядом с ним. — Это наш Витя, он непьющий. Мы пьющие, а он нет.
— У нас в палатке трое непьющих, — поддержал его «Женькин» Михаил. — Стол, столб и Витя.
— На свои не пьет, — продолжал дядя Вася, — да когда не подносят. Витя с нами лето проживет, а осенью уедет. Он фотоаппарат привез и машинку. Хотите сняться? Три рубля карточка. Подстричься? Тоже три рубля. Он осенью чемодан денег увезет жене.
Витя невозмутимо посмеивался, видно, ему плевать было на то, что там о нем говорят. Я уже слышала о приехавшем подзаработать Вите, даже видела почти у всех глянцевые групповые и одиночные фотокарточки, изготовляемые им, лесенкой подстриженные затылки. Действительно чемодан денег увезет…
— А почему не работает? — кивнула я на пилораму.
— Так ведь дела какие? — опять берет инициативу дядя Вася. — Петр Первый выменял у англичан две пилорамы за две пачки русской махры. Одна в Ленинграде в музее стоит, другая — вот. Мы на ней рекорды давать опасаемся: расшумятся корреспонденты, да еще если сфотографируют в газету, в музее узнают и заберут. А мы на чем вкалывать будем?
— Здорово у тебя выходит! — завидую я. — Сам сочиняешь или помогает кто?
— Коллективно, — скромничает дядя Вася и вздыхает: — Да, сломалась вот наша телега…
— Вы без этой телеги голодом насидитесь! — сердито обрезает его ремонтирующий пилораму парень. — Хватит звонить, спустись лучше вниз, поддержи там.
Я подошла. Пилорама была старая, разболтанная. Вместо стандартных вкладышей под шейку подшипника были положены обрезки консервной банки. Парень с помощью дяди Васи начал перетягивать пилы.
— Ремонтируете? — вежливо спросила я.
— Не ремонтировать — со скуки помрешь.
— Вот вы про нашего Толика напишите, — посоветовал дядя Вася, — про то, как Рябой его по шее горбылем огрел.
— Кто это, Рябой?
— Рамщик… До Тольки здесь работал.
— За что?
— Чтобы хлеб не отбивал.
Оказывается, здесь произошел «конфликт нового со старым»…
Когда они прибыли сюда, Муха направил на пилораму подкатчиками Толика, дядю Васю, Витю, приехавшего подзаработать, и «Женькиного» Михаила. Они просились на основные работы: ведь ехали железную дорогу строить, — но Муха, с присущей ему любовью к афоризмам, сказал, что пилорама — сердце стройки. Да и на самом деле: стоит пилорама — стоят работы на домах, нет бруса, нет опалубки для искусственных сооружений. Ребята согласились.