К себе возвращаюсь издалека...
Шрифт:
— Просто я счастливая.
Правду сказать, не очень-то и счастливая, вернее, не очень везучая: все, что у других получается просто, у меня сложно. Однако с некоторых пор я решила говорить, что я везучая, а если что не так — это не от меня. Одна моя знакомая приучила себя к этому с детства. Даже когда им дали квартиру неподалеку от химзавода, она говорила всем, что район прекрасный, правда, рядом химзавод, но «дым не в нашу сторону…». В этом есть своя мудрость: какое дело людям до твоих неудач и неприятностей? Люди любят везучих, с ними легче, чем с нытиками-неудачниками. Дым
— Просто я везучая, — повторяю я. — Постояла на руле, вот Байкал и утих!
Вчера капитан спросил, как мне нравится Байкал, не кажется ли слишком сердитым, не укачивает ли. Я ответила, что катер хорошо «отыгрывается» на волне, хорошо идет, и поэтому при любой погоде находиться на нем — сплошное удовольствие.
Мне рассказывали, что во время зимнего ремонта Семенов переделал катер по собственному плану. Приварил ему новый тяжелый киль для хорошей остойчивости, переделал корму, чтобы лучше волну резала, поставил добавочный мотор в восемьдесят сил на случай, если выйдет из строя главный. Эти новшества опять не пришлись по вкусу многим в пароходстве, тем более что за зимний ремонт команду катера премировали: «Что, у нас и есть только «Москвич» да Семенов? Все премии им!», «Испортил катер…»
Испортил не испортил, но «Москвич» действительно очень хорошо идет. На двух моторах он дает двадцать три узла, почти поднимаясь над водой, легкий, как глиссер… Среди институтских катеров скорость у него самая высокая. И пожалуй, самое надежное сочетание на Байкале — Семенов и «Москвич». Недаром, когда приезжал Фидель Кастро, по Байкалу его возил Семенов на «Москвиче»…
Я беззастенчиво льщу Василию Васильевичу в глаза, расхваливая ходовые качества катера, в которых ничего не понимаю, а он радуется как ребенок, жалуется на тех, кому не нравятся его усовершенствования, объясняет мне какие-то технические подробности, которые я тоже понимаю только наполовину.
— Идите, станьте на руль, — решает Василий Васильевич. — Вы журналистка, так вам надо все уметь. Пригодится.
Необыкновенная серьезность сочетается у Василия Васильевича почти с детской наивностью. Где мне может пригодиться умение водить суда по бурному морю! Я пытаюсь сопротивляться, но, конечно, безуспешно.
— Сердце доброе, отказать не могу, — говорю я Гошке, сменяя его за рулем.
Он моментально перенимает у меня эту присказку и отвечает другой, моей же, которую «освоил» еще вчера:
— Что нам стоит дом построить, нарисуй — и будем жить! Давай, штурман, жми на баранку!
— Вы спокойней, спокойней, не дергайте его, — говорит Василий Васильевич. — Как на велосипеде: руль кладите в эту же сторону, куда он уходит.
Если бы я умела ездить на велосипеде!.. И к компасу никакие приладишься — ползет, дергается стрелка, не стоит на месте. А Василий Васильевич управляет катером… ногой. Правда, не левой, а правой. Сядет на столик, поставит ногу на штурвал, покачивает его то вправо, то влево. И катер идет как по линеечке!
Восемьдесят километров поперек Байкала, глубины, к счастью, большие, учиться можно. И где-то на середине, часа через два, я начинаю увереннее чувствовать тяжесть руля, сопротивление
Байкал, Байкал, вот я и почувствовала тебя ладонью, тяжелую, сладкую твою водичку, живую твою водичку…
Вдоль берега тянется желтенькая полоска песка, горы не высоки, мягко темны. В первый день мы заходили на Песчанку: белый песок, сосны, светлые, выветренные «колокольни» на скалах. На Песчанке, говорят, наибольшее по этим местам количество солнечных дней в году, тут уже три года работает всесоюзный туристический лагерь. Глядишь на голых оливково-черных девчонок и парней, и кажется тебе, что не на суровом Байкале ты, а где-то на Южном берегу Крыма. Для меня тут слишком много народу…
Впрочем, чем дальше на север, тем выше, скалистей берега, тем дичее. Не засветится огонек, не зачернеет лодчонка. Можно пройти две сотни километров, не увидев человека на берегу или дымка на горизонте.
5
— Есть надежда попасть в покойники! — говорит мне Гошка.
Но меня не проведешь. Я уже знаю, что Покойники — это деревенька на западном берегу Байкала, отстойное место от верховика.
Тогда Гошка сам себе повторяет:
— Есть надежда попасть в Покойники! Компоту бы сейчас без косточек!.. — и довольно смеется. — Хотите, я вам покажу пятнадцать фокусов на картах? Любую карту из колоды выберете, а я угадаю. Что смеетесь? Не верите? — И обижается: — Все на меня! День какой-то тяжелый!..
— Странный день, — соглашаюсь я. — От киселя люди пьяными становятся…
Гошка обиженно уходит.
Гошкина голова выше завязки набита всякой ерундой. Запоминает и перенимает он все моментально. Сведения о гидрохимии и гидробиологии Байкала перемешаны у него с низкопробными куплетами, кои привозят сюда халтурщики от эстрады. По этому высокому образцу он сочиняет и свои дразнилки. Гошка переимчив к любому ремеслу. Он хороший фотограф. Работал в институтской фотолаборатории, потом ушел: на катере свободы больше. Василий Васильич доверяет ему полностью: Гошка не хуже его делает проводку, стоит на руле, покрикивает на ребят, чтобы наготовили дров для кухни, вымыли палубу, заварили щели на лодке. Он и себе сам ищет дела, сам делает все легко и весело.
Но вчера Гошка проштрафился.
Впрочем, капитан считает, что виноват во всем Константин Константиныч: «Ни к чему это! Встречи двух команд какие-то… Баловство одно для матросов».
Вчера мы пришли на Ушканьи острова, те самые, относительно которых Верещагин считал, что они погружаются, а современные морфологи говорят, что они, наоборот, поднимаются. Слили две тонны горючего «Черскому» — катерку местной экспедиции, отдали гидрологам продукты.
Ночью наш катер стоит: слишком мала команда, чтобы устраивать круглосуточные вахты. Выходим мы обычно часа в четыре утра, становимся на отстой часов в десять вечера. Команда работает здорово и безотказно.