К судьбе лицом
Шрифт:
Время шло, страх перед Алкидом Неистовым витал в воздухе, да еще Геката бормотала себе под нос нарочито отчетливо: «Эреб, сделай так, чтобы его послали сюда не за Персефоной, а то вместо одного Неистового тут станет двое».
Алкид вступил в залу, докрасна накаленную слухами о нем, неспешной походкой человека, который проделал дальний путь. Афины с ним не было: провожала только до входа во дворец, Гермес держался чуть позади, видно, изнывая от желания взлететь. Все же дотащил подопечного короткой дорогой.
Жена смотрела
И мощные плечи – отцовские, а манера их чуть сутулить – нет. И брови кустятся так же грозно: сдвинет – и молния из взгляда! – а он их не сдвигает, и нет взгляда-молнии, там ничего не блестит, там только внимательное, равнодушное спокойствие ремесленника, человека, который покорился своей Ананке.
И в достоинстве сквозит обреченность – это у него откуда? Что он такого видел, знает, почему смотрит как…
Я увидел, как перевела взгляд с Геракла на меня и обратно Персефона, как подскочили ее брови – и заставил себя не заканчивать мысль. Подумать о том, что у Геракла есть еще отцовская черта: рядом с ним становишься меньше. Хочется заслониться или хоть шлем-невидимку надеть. Только вот не от величия того, кто стоит перед тобой, как в случае с Зевсом Вседержителем – а из-за ощущения собственного ничтожества. Потому что это достоинство без гордости, эта тяжелая поступь без признаков царственной выправки, эти скрытая усталость и скука во взгляде – это все наводит мысль не о воине, а о рабочем, который забивает скот на мясо. Привели рабочего куда-то, а где скот-то? Этот, что ли? Или этот? Когда уже приступать?
Впервые за невесть сколько лет мне захотелось поерзать на троне.
Поклонился он низко – давая в подробностях рассмотреть оскаленную львиную голову, откинутую на плечи.
– Не гневайся, Владыка умерших! – пророкотало по бронзовому залу.
Слова словно приложили не к тому голосу и не к тому телу. Геракл и сам их стеснялся, видно, Гермес его научил, что говорить, ишь, сияет за плечом сводного брата, слушая, как тот выговаривает заученную речь…
– Не по своей воле я стою перед тобою! Великий Аид, не сердись на мою просьбу, ибо…
А в глазах: «Гидре было легче головы открутить! Не сбиться, не сбиться…»
– Оставим церемонии, герой, – перебил я. – Говори сам. Что заставило тебя оставить свет солнца и спуститься в мое царство?
Уж конечно, не желание проведать любимого дядюшку.
Геракл шумно выдохнул свое облегчение – будто цепи сбросил.
– Эврисфей, Владыка, – чтоб его в Тартар… Воля богов ведь – чтобы десять подвигов. Ну, а я… послали – пришел.
Я худо считаю или плохо осведомлен о верхнем мире?
– Разве ты не совершил уже десять подвигов?
– Не засчитал мне два, – и по привычке поскреб бороду. – Сюда послал –
А ведь хорошо послал. Богатая фантазия у Эврисфея. Попадет ко мне – поставлю казни придумывать.
– Что же он хочет из моего царства?
– Да привести ему надо… – Гелло заскулил за троном, остальные замерли. – Стража твоего приказал привести. Цербера. Владыка, не по своей воле – но уж как есть, так есть…
…до такой фантазии и мне далеко. Захотел, не умирая, увидеть стража моих врат? Что ж не Таната приказал притащить?
– Своих собак у него нет, что ли, - в тон мыслям хихикнул Гермес. Вроде, и незаметно хихикнул. А видно: стоит за плечами у Геракла воля Зевса. Благодари, Владыка, небеса, что Цербера попросили, а не жезл.
– Ну что ж, бери.
Алкид открыл рот, чтобы поблагодарить, согнулся в полупоклоне – мимоходом взвесив в руке любимую дубину. Напряглось левое плечо: как там лук, не заскучал?
Ну уж нет. Разговор шел о Цербере, а не о шкуре, костях… что там еще от него останется?
– Но я отдам его тебе лишь с условием, что ты укротишь моего стража голыми руками и отведешь его в Микены живым. Тебе придется оставить оружие, герой.
Нахмурился – слегка. Обвел серыми глазами бронзу стен, то ли что-то прикидывая, то ли сомневаясь, а может, ожидая еще каких-то указаний…
– Где можно палицу положить?
Как же у некоторых героев все просто.
Палица была оставлена здесь же, в зале, вместе с мечом, луком и стрелами – под присмотром Гермеса, который в случае чего должен был возвращать добро хозяину. Геракл, освободившись от оружия и спросив меня дополнительно, можно ли оставить при себе львиную шкуру, обвел зал еще одним взглядом: удивительно цепким и деловитым, человека, который знает, что сейчас начнется рутина… работа.
– Где собака? – как будто собрался гончую натаскивать.
– У врат, которые вы миновали, - я кивнул Гипносу. – Тебя проводят.
Геракл еще поблагодарил, смерил взглядом Гипноса, как бы припоминая что-то («я – брат», – торопливо вставил бог сна) и той же ровной походкой потопал на выход.
– Медовые лепешки ты ему не приказал оставить, царь мой, – заметила Персефона.
Я кивнул.
– Потому что у него их нет.
Застонал Гермес, глядя на оружие, которое ему поручено было оберегать.
– Вот знал же, что что-то забуду!
Почти сразу же поднялась Геката: наверняка не могла пропустить такое зрелище. За ней убыла вся ее свита, потом Онир с Морфеем, Ахерон с женой…
Остальные держались напряженно и ловили каждый звук в воздухе.
Ждать пришлось недолго: Гипнос провожал на славу.
Жуткий вой взрезал тьму моего мира, заставил пригнуться асфодели и затрепетать – тени. Вой перешел в почти такое же громкое рычание, а за рычаньем вслед катился бас, который, наверное, расслышали только я да еще жена: