К суду истории. О Сталине и сталинизме
Шрифт:
10 апреля 1932 г. на 64-м году жизни умер член ЦК ВКП(б) академик М. Н. Покровский, известный русский историк, который в начале XX века перешел на позиции марксизма и вступил в партию большевиков. После Октябрьской революции Покровский стал признанным главой советской исторической науки. Он был заместителем наркома просвещения РСФСР, бессменным руководителем Коммунистической академии и ее Института истории, а также Института красной профессуры. М. Н. Покровский был также председателем Общества историков-марксистов, руководителем Центрархива, главным редактором журналов «Историк-марксист» и «Борьба классов». В некрологе по случаю смерти Покровского говорилось: «М. Н. Покровский был всемирно известным ученым-коммунистом, виднейшим организатором и руководителем нашего теоретического фронта, неустанным пропагандистом идей марксизма-ленинизма» [288] .
Однако авторитет М. Н. Покровского мешал Сталину занять ведущее положение в области марксистской теории. Поэтому вскоре после смерти Покровского под руководством такого
Жестокая борьба велась и на «философском фронте», в основном между так называемыми «механистами», представленными в первую очередь И. И. Сквор цо вым-Степановым, А. Тимирязевым, А. Варьяшом, и «диалектиками» – А. Дебориным, Я. Стэном, Н. Каревым и другими. При этом представители обоих этих направлений считали себя марксистами, сторонниками и материализма, и диалектики. Постепенно в дискуссию втягивалась и группа молодых философов, в сущности еще студентов Комакадемии и Института философии. Во главе этой группы «молодых», составлявших большинство бюро партийной ячейки Института философии, стояли такие философы, как М. Митин, П. Юдин, В. Ральцевич, к которым примыкали также Ф. В. Константинов, М. Иовчук и др. А. М. Деборин был тогда наиболее авторитетным из советских философов, и его сторонники явно брали верх в происходящей дискуссии.
Неожиданно обстановка на философском фронте резко изменилась. Группа «молодых», возглавляемая Митиным и Юдиным, стала выступать и против «механистов», и против «диалектиков»-деборинцев с демагогическими тезисами «большевизации» философии и защиты «ленинского этапа» и развитии марксистской философии. 9 декабря 1930 г. Сталин встретился с членами бюро партийной ячейки Института философии (входившего в Институт красной профессуры). Нет ни подробной записи, ни даже краткого изложения этой беседы. Известно, однако, что именно во время этой беседы Сталин обозначил взгляды А. Деборина и его группы нелепым термином «меньшевиствующий идеализм», что можно было понимать только как «враг марксизма-ленинизма», а это в свою очередь давало возможность для любых других обвинений в адрес Деборина без какой-либо возможности для последнего защищаться. Между тем Деборин никогда не был идеалистом. Правда, он был в течение ряда лет меньшевиком, но это обстоятельство не отразилось на его философском мировоззрении (меньшевиком был, как известно, до конца свой жизни и Г. В. Плеханов). Впрочем, в указанной беседе Сталин осудил и «механистов», призвав таким образом «молодых» философов к борьбе «на два фронта». Этим они и стали усердно заниматься, заглушая любые живые и свежие ростки философской мысли. На два с лишним десятилетия в философской литературе утверждаются демагогия и схематизм, упрощенчество и самый вульгарный механицизм, некомпетентность и высокомерное презрение ко всему новому и творческому, лишь прикрываемые словами о диалектике и «ленинском», а позднее «ленинско-сталинском» этапе в развитии философии.
Какая только борьба не велась в начале 30-х гг. в науке! В экономике – против «контрреволюционной рубинщины». В методике биологии – против «райковщины». В литературоведении – против «воронщины» и «переверзевщины». В педагогике – против «теории отмирания школы». И во всех этих «битвах» на разных идеологических фронтах незначительные или естественные во всякой науке неточности или ошибки, а то и совершенно правильные положения возводились немедленно в ранг «извращений марксизма-ленинизма», подлежащих немедленному искоренению. А это означало по тем временам если не арест, то исключение из партии и изгнание с работы. В малейших неточностях формулировок пытались найти «вражеские влияния», под видом революционной бдительности культивировались сектантская ограниченность, нетерпимость и грубость. Вот, например, какой разумный совет давался в одной из стенных газет Института журналистики: «Коллеги газетчики, читатель умоляет вас не наставлять его, не поучать, не призывать, не понукать, а толково и ясно рассказать ему, изложить, объяснить – что, где и как. Поучения и призывы из этого вытекают сами». А вот что говорилось по поводу этого совета в специальной резолюции собрания Института журналистики: «Это – вреднейшие буржуазные теории, отрицающие организаторскую роль большевистской печати, и они должны быть окончательно разгромлены».
Именно в 1930 – 1933 гг. началась стремительная карьера Т. Д. Лысенко и некоторых других менее известных авантюристов от науки.
Велась идеологическая борьба также в литературе и искусстве. Сталин назвал превосходную пьесу М. Булгакова «Бег» антисоветским явлением, попыткой «оправдать или полуоправдать белогвардейское дело» [289] , а Московский камерный театр, основанный выдающимся советским режиссером А. Я. Таировым, – буржуазным Камерным театром. Грубые и оскорбительные отзывы Сталин позволил себе и в адрес такого, казалось бы, тесно связанного с партией и всей историей Октябрьской революции и Гражданской войны поэта, как Демьян Бедный. Конечно, стихи и поэмы Д. Бедного
«На днях я перелистал, – писал в 1966 г. писатель В. А. Каверин, – трехлетний комплект журнала “На литературном посту” (1928 – 1930). В наше время – это изысканное по остроте и изумляющее чтение. Все дышит угрозой. Литература срезается, как по дуге, внутри которой утверждается и превозносится другая, мнимая рапповская литература. Одни заняты лепкой врагов, другие – сглаживанием друзей. Но вчерашний друг мгновенно превращается в смертельного врага, если он преступает волшебную дугу, границы которой по временам стираются и снова нарезаются с новыми доказательствами ее непреложности. Журнал прошит ненавистью. Другая незримо сцепляющая сила – зависть, особенно страшная потому, что в ней не признаются, ее, напротив, с горячностью осуждают… Читая “На литературном посту”, я спрашивал себя: откуда взялась эта подозрительность, эта горячность? Чем была воодушевлена эта опасная игра с нашей литературой, у которой новизна была в крови, которая была психологически связана с революцией и развивалась верно и быстро? От возможности захвата власти, от головокружительного соблазна, о котором, впрочем, говорится на страницах журнала с деловой последовательностью, что теперь кажется немного смешным» [291] .
В. А. Каверин пишет о периоде 1928 – 1930 гг. Но обстановка в литературе продолжала накаляться и в 1931 – 1932 гг. вплоть до неожиданного для многих решения ЦК ВКП(б) о роспуске РАППа и создании единого Союза советских писателей. Но эта вспышка либерализма и надежд, духом которых был пронизан, пожалуй, и Первый съезд советских писателей, продолжалась недолго и сменилась еще худшими временами, о которых речь впереди.
О ПОЛИТИКЕ СТАЛИНА В МЕЖДУНАРОДНОМ РАБОЧЕМ ДВИЖЕНИИ В НАЧАЛЕ 30-х гг.
Ужесточение режима во внутренней политике Советского государства с неизбежностью вело к ужесточению политики в Коминтерне и к усилению борьбы с «правым» и «левым» уклонами в отдельных коммунистических партиях. При этом нередко копировались формы и лозунги борьбы, применявшиеся ВКП(б), хотя они мало соответствовали положению в зарубежных коммунистических партиях, а также политической ситуации в тех странах, где эти коммунистические партии действовали. Каждая коммунистическая партия должна была автоматически одобрять все, что происходило в СССР и ВКП(б). В жесткой организационной структуре Коминтерна они были лишены политической самостоятельности и превращены в полуавтономные секции мировой коммунистической организации. Такое положение приводило нередко к исключению из зарубежных коммунистических партий многих ценных и перспективных политических деятелей и мешало компартиям превратиться в действительно массовые политические организации. В 1928 г. во всех коммунистических партиях мира (кроме СССР) насчитывалось всего около 400 тыс. членов. В этом же году социал-демократические партии имели в своих рядах около 6,5 млн человек [292] .
В начале 30-х гг. были проведены первые аресты среди западных коммунистов, работавших в СССР. Так, например, был арестован известный французский революционер-коммунист Виктор Серж, который активно поддерживал в свое время «левую» оппозицию. Несколько лет В. Серж провел в тюрьме и ссылке, но был освобожден в связи с кампанией протеста, проводившейся в западных странах. Позднее, еще при жизни Сталина, он опубликовал в Париже свои воспоминания – ценный источник для понимания событий в СССР и Западной Европе в 20 – 30-е гг. Тяжелый удар обрушился на небольшую коммунистическую партию Западной Украины: ее руководителей М. Т. Звягковского и Г. В. Иваненко клеветнически обвинили в предательстве и арестовали [293] . В 1933 г. такой же тяжелый удар был нанесен и по руководству компартии Западной Белоруссии. Бывшие депутаты польского сейма П. П. Волошин, Ф. И. Волынец, Н. Е. Гаврилюк и другие коммунисты, приговоренные в буржуазной Польше к многолетнему тюремному заключению, но впоследствии обмененные Советским правительством и нашедшие в СССР политическое убежище, были ложно обвинены в антисоветской и контрреволюционной деятельности и арестованы. Вместе с ними были арестованы и многие руководители КПЗБ: Я. Бобрович, А. Г. Капуцкий, П. А. Клинцевич, Л. И. Родзевич и другие [294] . Экономический и финансовый кризис 1929 – 1933 гг., глубоко потрясший всю капиталистическую систему, вызвал глубокие политические и социальные изменения. Они были различны в США и Западной Европе. В США кризис привел к победе Ф. Рузвельта и его «нового курса», означавшего существенные перемены в функционировании капиталистической системы при сохранении всех основных институтов буржуазной демократии. Хотя Рузвельт заботился в первую очередь об укреплении посредством реформ капиталистической системы, некоторые из этих реформ – расширение государственного регулирования в промышленности и сельском хозяйстве, законы о социальном страховании и помощи безработным, расширение возможностей и прав профсоюзов, закон о «справедливом» найме рабочей силы и др. – позволяют думать о некотором влиянии на политику «нового курса» социального законодательства, осуществленного в СССР.