К ясным зорям (К ясным зорям - 2)
Шрифт:
Брезжил вечер, розовый и тихий. Накануне была оттепель, а тут снова ударил мороз, и ветви деревьев стали белыми и пушистыми. Наезженные санями улицы поблескивали желтоватым стеклом, кое-где валялись зеленовато-рыжие шарики конского навоза.
С улицы к каждой хате пролегали широкие тропы между высокими, едва не до плеч, снежными стенами, холодная чистая нетронутость которых была отмечена апельсинового цвета пятнами.
Скулили вороты колодцев - хозяева доставали воду для лошадей. У нерадивых хозяек надсадно визжали голодные свиньи.
Каганцов еще не зажигали.
Яринка Корчук перебегала улицу, как испуганная мышка. Да и было отчего. Ведь под полою кожуха - завернут в тряпицу кусок сала, а в карманах - с полдюжины яиц. И то и другое стащила она тайком от матери, и от самой кладовки ее преследовала мысль, будто мать знает об этом и хочет ее где-то перехватить.
И только в сенях Тодоськиной хаты Яринка перевела дух.
– Добрый вечер, тетушка!
– девушка отмахнула поклон.
Тодоська сидела на полу, на подстеленном рядне, топила печь-лежанку соломой. Простоволосая. Озаренные пламенем черные ее кудри пылали тяжелым золотом. И в глазах ее тоже было золото. Яринка очень любила Тодоську за красоту. Мысленно она считала эту женщину даже красивее своей матери.
Что ж касалось Тодоськиных приключений, то Яринка не придавала им значения, почему-то верила, что, как и буковские девчата, молодица могла спать с парубками, но чтобы поддаться вот так, без венчания... Ни-ни!..
Вместо ответа на приветствие Тодоська подняла на девушку свои удивительные глаза - вечно удивленные, дышащие, одержимые. Яринка от этого взгляда обомлела.
– Чего так рано? Еще никого. Прибегали только девки, приносили на ужин.
– Да и я... Вот сала малость да яйца...
– и Яринка торопливо выложила на кухонную полку свою долю.
– А моей прялки куры еще не обсидели? спросила она весело, с наигранной смелостью.
– "Пускай мыши кудель треплют, пускай хлопцы девчат любят!.." пропела вдова, потом разбила кочергой жар в лежанке. Дым ворвался в хату.
– А чего в читальню не идешь? Там учительши такое вычитывают!..
– А я сама грамотная. Да и мать говорят - лучше уж пряди, чем баклушничать. Я хотела записаться, чтоб представления учить, так мама сказали: на черта, этим на хлеб не заработаешь! Правда же?
– А если бы в читальню и Данько зачастил?
– Ай скажете!.. Данько такой... он такой!.. "Я, говорит, хозяин, мне на ветинара нет надобности учиться! Пускай, говорит, комнезамы газеты читают, ежели к хозяйству не способны". Не так разве?
– Невелико счастье твой Данько!
– скривила губы вдова.
– А что, а что?..
– обиделась Яринка.
– Что он вам сделал?.. Он такой!.. По нему все девчата сохнут!
– Что это за золото жиденькое, мне это лучше известно!
– насмешливо произнесла Тодоська, и у Яринки сердце так и екнуло от неясного подозрения.
– А что, что вы говорите?..
– тяжело задышала она.
Вдова посмотрела на нее очень пристально.
– Это я пошутила. Да, да, - сказала она с неопределенной улыбкой. И чтобы перевести разговор на иное, спросила: - Как там мать с отчимом?
– Она открыто смеялась.
– Ой, тетушка, грех так говорить!..
– Грех не мех, за плечами не носить.
– Тодоська вдруг захохотала, да так, что к полу склонилась.
– Боже ты мой, какая ж ты глупышка!.. Да недотрога! Как улитка. Ладно, ладно, не обижайся, не такая Тодоська вредная, чтоб на обоих сразу заглядываться!..
– И все же не смогла сдержаться, чтобы еще не подразнить: - Уж на одного... на старшего!..
– Ой какие ж вы, тетка, вредные!.. Не зря мама говорят, что вы ведьма!
Тодоська долго смеялась, а потом уже без смеха попросила Яринку не говорить об их разговоре матери, а то еще сдуру окна побьет.
– Вам бы и надо побить!
– чуть ли не плача сказала Яринка.
Тягостную беседу прервали девчата, гурьбой влетевшие в хату:
– Тетушка Тодоська, печь затопить, ужин готовить!
– Тетка Тодоська, а где ваши сковороды?
– А где нож - картошку чистить?
– А чугун для кулеша?
– А пошли бы вы все к лешему!
– прикрикнула вдова.
– Хозяйничайте!.. И соломы моей не троньте. Берите веревки да из дома несите! Не хватало мороки мне!
Девушки сначала притихли, двое и вправду пошли домой за соломой, а остальные принялись готовить ужин. А потом уже и не обращали внимания на хозяйку. Покрикивали друг на друга, ссорились по пустякам.
И когда каждая нашла себе дело, суматоха понемногу унялась, а потом одна за другой девчата несмело начали напевать. Как всегда, начинали с печальных, и все про любовь. Большинство из них еще и не ведали, что это такое - любовь, но по песням получалось, что никакой радости она не приносит:
Ой, лучше б я была,
Ой, лучше б я была,
Когда б любви не знала!..
А кое-кто из них так и не узнает ту любовь на своем веку. Шестнадцати лет выдадут за нелюбимого, грубой и злой мужской силой отобьет богоданный муж даже саму мысль о заманчивости любви. Народит молодица кучу детей и, не успев даже разок взглянуть на того чернобрового Миколу, с которым вместе росла и который мог бы прийтись по сердцу, состарится и при слове "любовь" с легкой дрожью омерзения только и вспомнит тяжелое сопение мужа, который по нескольку раз за ночь будит ее, сонную и разбитую каторжной дневной работой...
Но пока что они все жаждут любви и только и живут мыслями о ней. Ибо каждая из этих чистых голубиц была рождена для счастья, для любви. И если судьба сделает ее в конце концов ведьмой, то пусть не доискиваются причин этого в ее естестве...
В Тодоськиной хате было уютно и тепло. Челюсти печи, где огненными червяками извивалась сгоревшая солома, изливали жаркое сияние, сушили лица кухарок. Казан с кулешом, накрытый глиняной крышкой, был похож на приземистого арапа, который без умолку ругался и бурчал что-то по-своему. Вытаращив безумные глазищи, змеиным отродьем шипела яичница. На этот раз парубки не высмеют их ужина.