Кабахи
Шрифт:
Заведующий сельхозотделом возразил с живостью:
— Насколько мне известно, цель, которую преследует наш колхозный строй, заключается в том, чтобы каждый колхозник стал зажиточным и дом имел хороший. Ставить в вину колхознику, что он хочет построить себе дом, — такого я еще не слыхал.
— Строить себе дом — не вина и за грех не почитается, сынок, но надо всегда помнить, кто строит, что он за человек.
— Я обошел весь тот конец деревни, и ни одна душа плохо об этом человеке не отозвалась.
— Что ж, рука руку моет. Скольким он водку гнал? Многих мы можем назвать, а, думаешь, мало таких, о ком и знать не знаем?
— Он
— Достаточно и того, сынок, но тебя обманули. Он многим водку гнал и еще продолжал бы гнать, кабы это не дошло до нас вовремя.
— Где он куб достал? — заинтересовался секретарь райкома.
— Был у него свой, собственный.
— И вы не отобрали?
— Так куб же дедовский, в наследство остался!
— Нельзя так, сынок, надо отобрать. И куб и все, что к нему полагается, — средство производства; он должен был с самого начала, при объединении имущества, передать его колхозу. Но за это на него и обижаться нельзя, ведь в нем меньше чувства коллективизма, чем в любом ишаке. Вместо того чтобы на совесть работать в колхозе, он занимается частным образом винокурением. От этого, сынок, колхоз теряет и рабочие руки, и доход. Тот процент водки, который взимается в качестве платы за перегонку чачи в пользу колхоза, попадает при таком положении дела в руки частника, в руки этого человека.
— Я допросил двух колхозников, которым он гнал водку. Ни с одного он не взял ни капли в вознаграждение. Напротив: для одной старухи не пожалел собственных дров и взял на себя все обслуживание, так что ей не пришлось и рукой пошевелить.
— Расследование, сынок, заключается в том, чтобы все точно выяснить. Кто же сам тебе признается, что уплатил за перегонку? И почему ты других не допросил, а только этих двоих?
— О других я ничего и не слыхал.
— Верю, сынок, что не слыхал, — мог и не услышать. Есть еще один такой бедняк, как эта старуха, — недаром его прозывают «воробушком», «Бегурой». Почему ты его не спросил — сорвали с него кувшин водки в уплату или нет?
— Об этом человеке я вообще ничего не знаю.
Председатель чалиспирского колхоза посмотрел на секретаря райкома и улыбнулся.
Многое сказала эта улыбка Луарсабу.
Он откинулся на спинку стула, нахмурился.
— Зачем я тебя и Утургаидзе посылал в Чалиспири? Только для того, чтобы вы посидели за накрытым столом? — Луарсаб повысил голос, брови у него совсем сошлись над переносицей. — Сколько раз я вам повторял: когда занимаетесь делами такого рода, чтобы не смели принимать никаких приглашений! И вообще, чтобы всячески держали себя в узде и избегали любых соблазнов.
Заведующий сельхозотделом так и вскинулся:
— О чем вы, товарищ Луарсаб, какие столы, у кого столы, кто наплел такое?
— Ну как же так — наплели, все село только об этом говорит.
Лицо у заведующего отделом вспыхнуло, на широких квадратных челюстях вздулись желваки, в глазах появилось выражение некоторой растерянности.
— Как — вся деревня? Кто говорит?
— Ну, всех я не могу перечислить, сынок… А говорят, начали, дескать, у самого перегонного аппарата.
— Это чистейшей воды ложь, товарищ Луарсаб, мы только попробовали… Один стаканчик… Чтобы определить, какого качества водка… То есть умеет ли он ее гнать… Некогда мой отец гнал водку, в мои детские годы, из дикой груши и бузины. Я только пригубил, чтобы посмотреть, знает ли этот Енукашвили дело…
Председатель колхоза бросил очередной
— И я, и товарищ Луарсаб верим тебе, сынок, но, знаешь, чем деревне на язык попасть, уж лучше крокодилу на зубы. Полагаю, что по неопытности у тебя все получилось — и проба, и застолье.
— Честью клянусь: не было никакого застолья и не угощался я ни у кого!
— Послушай меня, сынок. С порядочным человеком хоть вверх ногами ходи — никто слова не скажет, ну а…
— Все соседи утверждают, что он порядочный, честный человек.
— Двое-трое, у которых, наверное, есть с ним какие-то отношения, это не все соседи, а соседи — не вся деревня. Ты не знаешь, что это за личность и чего он стоит. Он очень опасный человек, и не только для нашего колхоза, но для всего того дела, что называется коллективным хозяйством. Этот человек — интриган и пролаза. Своим поведением он и других, вполне порядочных, людей толкает к правонарушениям и к частному хозяйству. Многие в деревне стали брать с него пример — кто обжег известь для себя, кто лепит посуду, кто делает винные кувшины, а кто — кирпич да черепицу. За этими завтра последуют соседние села, послезавтра — целые районы, а там, глядишь, и все станут возвращаться к частному хозяйствованию. Это нужно понимать, сынок, это нужно уметь видеть и предугадать. Я уже сказал, что ты неопытен и плохо знаешь тех, с кем тебе пришлось иметь дело. Известно тебе, что это за человек? — Председатель колхоза обернулся к секретарю. — Этот человек, товарищ Луарсаб, нынешней осенью украл четыре мешка колхозной семенной пшеницы — увез к себе домой!
— Постой, постой, так это тот самый Реваз Енукашвили?
— Тот самый.
— Ах, вот что! Ну, все ясно. Что же вы раньше мне не сказали?
— А зачем? С него и этого нового преступления хватит с избытком. Помните, сколько я вас упрашивал освободить его из-под ареста — еле уговорил. Жалости поддался, подумал: молод еще, почти мальчишка, может, исправится. Так вместо того он стал мне угрожать и вот теперь видите, что натворил! Если ему сразу не подрезать крылья, не наказать как должно, то найдется у него немало последователей и подражателей, и скоро, глядишь, потребуют у нас, чтобы мы колхоз распустили.
— Почему вы не рассмотрели вопрос на собрании партийной организации колхоза? Где вы были до сих пор?
— Всего четыре дня, как наша ревизионная комиссия обнаружила эти факты, да и то, видимо, анонимка была прислана с опозданием.
— И все же, когда факты обнаружились, почему вы не вынесли вопрос на партийное собрание?
— Решили воздержаться, товарищ Луарсаб, ничего бы мы так не добились. Очень много у него сторонников Помните, как они пригнали сюда, к вам, силой чуть ли не целую бригаду из-за него?
— Это он взорвал у тебя машину и зарезал корову?
— И еще вычерпал все вино в придачу. Но это — частное, личное дело, и я не придаю ему значения. Тревожным мне представляется то, что в лице этого человека наше социалистическое сельское хозяйство обрело недремлющего врага.
Луарсаб презрительно улыбнулся:
— Похуже его встречались — и не таких мы сгибали в бараний рог, Балиашвили. Печально, что в вашем колхозе коммунисты инертны и коммунистическая бдительность не стоит еще на должной высоте… Ладно, Торгва, ступай к себе. Сказал бы уж с самого начала, что не сможешь справиться с заданием, я бы поручил дело кому-нибудь другому.