Кабахи
Шрифт:
Заведующий сельхозотделом поднялся со смущенным видом.
— По-видимому, я в самом деле был введен в заблуждение, товарищ Луарсаб. Но откуда я знал, что имею дело с таким отпетым негодяем?
— Ничего, сынок, многих других, более искушенных, чем ты, вводил этот молодчик в заблуждение. Винить тебя нельзя. — И когда Торгва вышел из кабинета, продолжал: — Надо послать какого-нибудь опытного работника и сызнова проверить все с начала до конца… И жалко мне его, чудака, в то же время. Всего в доме — он сам да его старая, полуслепая мать. Прежде он был вроде парень неплохой, да вот видите — показал волчьи зубы…
— Кого же послать на расследование — финагентов?
— Да нет, финагенты ничего не добьются. Пошлите такого человека, чтобы и авторитет имел, и село знал хорошо.
— Такой у меня, пожалуй, Варден. Он раньше был как раз к Чалиспири прикреплен.
— Пусть будет Варден. Он, кстати, и заведующий отделом. И он знает все наши дела и обстоятельства.
— Но с какой стати заведующий сектором учета должен заниматься расследованиями?
— Были бы, как говорится, плоды, а из какого сада — кто спрашивает… Задохнется ваш Варден от безделья в своем кабинете. Выйдет во двор, хоть распрямится, воздуху глотнет.
Луарсаб сидел неподвижно и молчал.
Холодное декабрьское утро закинуло на верхушку липы бледное, бессильное солнце. Пробравшийся в окно луч разбился о грани хрустального графина на осколки — изумрудно-зеленые и сапфирово-синие. Что-то тускло-безрадостное было в этом несмелом блеске лучей.
Луарсаб отвел взгляд от графина и посмотрев на председателя. Узкие щелки-глаза были уставлены на него. Давешний мерцающий свет в них погас — на этот раз словно погруженный в туман дремучий лес уходил вглубь перед ним, настороженный и неразгаданный.
Луарсаб вызвал девушку-секретаря и сказал, чтобы начальника милиции, как только он явится, сразу пропустили в кабинет.
Девушка вышла.
Председатель чалиспирского колхоза простился с секретарем и ушел.
Луарсаб проводил взглядом его крепкую, коренастую фигуру с могучей шеей.
Не успел Нико выйти за дверь, как в нее просунулась чья-то голова, и пожилая женщина в черном вошла без спроса в кабинет.
Секретарь райкома не стал выговаривать ей за это вторжение — начиналась ночь мельника.
3
Шавлего вскинул мешок на двуколку, отряхнул руки и помог молодой женщине влезть на сиденье.
— И что вас, женщин, заставляет мучиться в этих узких, облегающих платьях, стиснутыми, как клинок в ножнах! — Шавлего влез сам на двуколку и хлестнул лошадь вожжами.
Он был заметно не в духе. Неожиданное бегство Закро и отсутствие борца на «шабаше» неприятно поразило его. А потом, когда Купрача посадил в машину председателя колхоза и агронома и увез их на совещание передовиков в Телави, настроение его совсем испортилось… Не ожидал он от Закро такого явного выражения ревности. И все же душа у него болела за беднягу. Очень много охоты и усилий вложил Закро в работу на болоте. А когда все кончилось, не захотел сесть с Шавлего за стол! Что делать — иначе не могло быть, Шавлего этого ожидал. Логическое завершение: чтобы одному спастись, надо другому пропасть, так уж говорится.
— Какого черта навязала нам мешок эта старуха? — смеялась Флора. — Всю одежду обоим перепачкает.
— Какая старуха?
— Я ее не знаю. Живет в хибарке у самой дороги.
Шавлего понял, что старуха, о которой рассказывает Флора, — Сабеда. Значит, Русудан все знает… И не сказала ничего даже ему! Вот она какая, Русудан! Догадывается ли, что это Солико, а не Реваз устроил давеча в честь дяди Нико фейерверк? «Неужели она так умна и осторожна, что скрывает даже от меня? А люди… Странные они, люди. Почему-то мне кажется, что чалиспирцам приятны неудачи их председателя. Многие считают Реваза виноватым — и хвалят его за удаль. Пусть заблуждаются. Раскрыть вину Солико, подвести его никак нельзя… Чутье подсказывает мне, что дядя Нико что-то пронюхал, только ему больше с руки взваливать все свои беды на Реваза… А Солико стало лучше, немножко ожил. Дядя Сандро надеется за месяц поставить его на ноги. Сегодня я вырвал у Купрачи целую баранью ляжку, авось хватит матери с сыном на неделю. Пусть набирает силу. Господи, какие же тяжелые дни пришлось несчастному пережить!»
— Шавлего!
— Что, Флора?
— Я уже второй раз тебя окликаю. Что ты затих? Не бойся, когда приедем, Русудан будет уже дома.
— Оставь в покое Русудан.
— Помнишь, Шавлего, как ты гадал мне в ту ночь?
— Я-то помню, а ты, видимо, забыла.
— Почему ты так думаешь?
— Не исполняешь проигранного пари.
— Исполняю, как же не исполняю? Просто с тех пор я не шила себе новых платьев. Спроси Русудан — она подтвердит, что не шила. А это тогдашнее платье. Всем нравится, только ты один почему-то против него.
Шавлего то понукал лошадь вожжами, то слегка хлестал ее по крупу плеткой.
Маленькая сильная лошадка шла охотно, перемежая ровный шаг с рысью. Временами она оборачивалась и искоса поглядывала на плетку. По размокшей дороге тянулись за колесами узкие, глубокие следы.
— Ох этот мешок! И зачем Русудан захватила этот мешок!
— Чем он тебе мешает?
— Тесно. И потом, на каждом ухабе он прижимается ко мне, точно влюбленный.
— Не придирайся, Флора, — мешок лежит себе спокойно, как полагается мешку.
— А как же ему еще лежать?
— Так, как лежит.
— Ну и пусть.
— Он и лежит.
— Пусть лежит, только пусть меня не стесняет.
— Может, и я тебя стесняю?
— Нет, ты меня не стесняешь. А твое дурное настроение угнетает. С той минуты, как уехала Русудан, у тебя с лица уксус стекает.
— Такая у меня порода.
— Нет, ты такой с той минуты, как уехала Русудан. Не бойся, не уведут ее. Приедем, застанешь дома.
— Чирикай себе, клюв ведь не простудишь!
— Шавлего, а Шавлего! Ты тогда не кончил свое гаданье. Погадай сейчас. Вот, держи мою руку. Погадай, Шавлего, Скажи, кем будет десятый.
— Что еще за десятый?
— Мой десятый сын. Ты же предсказал, что у меня будет десять сыновей. Скажи, кем станет десятый. Но лучше сначала скажи; кто будет мой второй муж. Вот, возьми мою руку.
— Что за глупости, Флора! Неужели ты веришь, что в самом деле…
— Тебе я верю свято, что бы ты ни сказал. Гадай.
Положив руку на мешок ладонью вверх, Флора глядела на него и улыбалась.