Кабала
Шрифт:
Вдруг дверь купе отворилась. Проводница, вручая мне билет, бросила:
— Готовься, через двадцать минут станция Кан. Не забыл, что на ней сходишь?
— Да-да, — кивнул я, — но билет не нужен. Спасибо!
— Я так и поняла, что ты не командированный. Торопись!..
Я осмотрелся и почувствовал на сердце беспокойство. Методичный стук колес усиливал его. «Кан, Кан, что ждет меня здесь, на сибирской земле? Конец или начало чего-то неведомого?» Собрать вещи было недолго, главную поклажу — пакет этого самого, я крепко прижал к груди. Ведь ничто другое меня не интересовало — паспорт, деньги я нащупал машинально, а дорожную сумку приготовил без какой-либо надобности. Пару минут провел в туалете, потом выпил стакан чаю с коржиком, сдал
Вот и канская земля. Едва вступив на нее, я тут же зажмурился — утреннее солнце больно ударило Петра Петровича. «Совсем не дружелюбное приветствие…» — пронеслось в сознании. Я плотнее прижал к себе пакет мака и, отворотившись от яркого светила, пошел вслед жидкому потоку пассажиров. В мусорный бак на платформе проводники сваливали мешки с отходами. Рядом в напряженном ожидании караулили свой час беспризорные, в лишаях, собаки, полупьяные бомжи и три извалявшиеся в грязи чумазые коровы. Я на мгновение остановился — видимо, интуиция вынудила меня сбавить шаг.
Едва последний проводник бросил в бак свой мешок, голодная группа бросилась на штурм контейнера. Собаки оказались у пищевых мешков раньше всех. В схватку с ними тут же вступили бомжи. Несколько мужчин и женщин пытались оттеснить свору, но безуспешно. Дворняги с остервенением кусали соперников за ноги, а люди отчаянно лупили их по мордам и бокам. С опозданием в бой вступили и коровы. Рогами они отшвыривали одних и других, расчищая проход к баку. Сопротивлявшихся били копытами, теснили мордами и давили огромной массой. Когда контейнер был полностью захвачен парнокопытными, появился лениво идущий бык. Он подошел к баку, рогами вспорол несколько мешков, выбрал самое вкусное и только после этого позволил коровам прикоснуться к пище.
В сильном волнении люди и собаки отступили, ожидая очереди полакомиться. Первые вооружились палками и камнями, но медлили пускать их в ход, а лишь с угрозой ими размахивали. Вторые, брызжа слюной, остервенело лаяли и задними лапами злобно скребли потрепанный перронный асфальт. «За еду нет, а за кукнар я бы вступил в настоящий бой. Атаковал бы противника всеми способами…» — подумал я и зашагал дальше.
На вокзальной площади я столкнулся с каким-то типом.
— Прости, — обратился я к нему, — не подскажешь, где найти такси?
Вытаращив глаза, парень ничего не ответил и прошмыгнул мимо.
— Надо привыкать к провинции, — вздохнул я и осмотрелся. Несколько каменных домишек неуклюже вросли в деревянные кварталы городка. Ко мне подошли:
— Куда тебе, парень? Готов отвезти!
— К дому Фатеевой…
— К бабке Фате, что ли? Так она померла.
— К ее бывшему дому.
— За речкой?
— Да!
— Поехали. Приготовь полтинник… Кем ей будешь, племяшей или внуком?
— Внук.
— Странная бабка у тебя была.
— Знаю. Я тоже странный…
— Если в бабку пошел, гони деньжат наперед. Знаком я с вашей родней. Помню, как она за мои услуги месяцами расплачивалась…
Я протянул полсотни, после чего мой водила включил двигатель.
— Ты уж прости. Мы тут деньги с неба не снимаем, как в больших столицах, горбим день и ночь, а в кармане гроши. Бензин нынче опять поднялся в цене…
Я ничего не ответил, и он тоже замолчал. Ехали мы не больше пятнадцати минут. Наконец, он подрулил к калитке и бросил:
— Ты рассчитался, и я свою работу сделал. Пока. Нужна будет машина, спрашивай Леху Скворцова. Всегда скидку получишь. Я и до Красноярска за 1300 рублей плюс бензин туда-сюда готов взять подряд. Таких цен у других не найдешь. Двести долларов запрашивают, да и поездом не дешевле. Это ведь семьсот километров…
— Буду знать, прощай, — прервал я его и вышел из корейского «Хундая».
Осторожно шагнув за изгородь, я увидел сложенный из почерневшего кругляка, но еще крепкий, впрочем, старенький дом. Одинокая лампочка на крыльце, несмотря на яркое солнце, сиротливо горела. Окна, плотно завешенные серой, видимо, потемневшей тканью, словно скрывали какие-то тайны прошлого. Я порылся в карманах, затем вспомнил, что дом открыт, и с легким волнением подошел к двери. Она легко отворилась, и я оказался в слабо освещенной горнице. Из нее вошел в большую комнату. Здесь было светло и сухо. Цветы в горшках на полу и подоконниках завяли, фотографии на стенах покрылись пылью. Перед печкой валялось несколько поленьев. Было убого, но вполне опрятно. Дверь из комнаты вела в спальню.
Все выглядело так, будто после кончины Фатеевой домик кто-то прибрал. Выглянув в окно, я по-настоящему заволновался: огромное пустое поле лежало как на ладони. В глазах зарябило, я почувствовал в душе знакомый укол, после которого меня безудержно несло к молотым головкам. Перед собой я уже видел собственные грядки в бело-голубых цветках со шляпками величиной в кулак, простирающиеся до самого горизонта.
Сердце заколотилось, засосало под ложечкой, организм требовательно запросил это самое. Я открыл драгоценный мешок, набрал полную ложку и только тут вспомнил о воде. Рядом ее не оказалось. Пришлось первую ложку прожевывать всухую. Чтобы сократить время и быстрее почувствовать приход, нужна была вода. Сортир у бабки Фати был во дворе, а на кухне, кроме пустых кастрюль, я ничего не обнаружил. Вспомнив о колодцах, которыми пользуются жители таких городков, я выскочил во двор. Обогнув домик, наткнулся на круглую, по пояс, колодезную стенку. Лихорадочно опустил ведро, набрал воды и, забыв о первоначальной идее «только для бодрости», стал проглатывать ложку за ложкой. На седьмой остановился. Отдышался. Вспомнил себя. Обрадовался наличию земельного надела. Подошел к его краю, упал на сырую, покрытую первой зеленой порослью землю с надеждой услышать ее пульс, но почему-то разрыдался. Не могу объяснить, чем это было вызвано.
Рыдал я горько и долго, как ребенок, который долгое время был разлучен с матерью и вдруг, к своему необыкновенному счастью, встретил ее. «Я не одинок, нет, совсем не одинок в этом гнусном мире», — повторял я, обнимая собственное поле. Эти объятия напоминали материнские ласки, прикосновения ее рук, запах ее тела, аромат волос… Впрочем, мак брал свое. Все сильнее начинал обрушиваться на меня сладостный поток прихода. Я впадал в кайф, все прежнее уходило в подсознание или совсем забывалось. Если в таком замечательном состоянии я начну готовить поле к посадке любимейшего растения, то его качество будет безупречным. Я тут же вскочил и стал носиться вокруг дома в поисках лопаты. «Глубина вспашки должна быть не больше двадцати сантиметров. Понял, Петр Петрович, понял? Это очень важно, иначе он не прорастет! Не дай бог! Тогда конец!» — бубнил я сам себе. Когда был найден полевой инвентарь, я схватил лопату и бросился в дом, вытащил мешок маковых зерен и опять побежал в огород. Перед тем как начать копать, осмотрелся. Теперь-то участок поля, огороженный колючей проволокой, я успел оценить: в нем было больше гектара. «Прекрасно, прекрасно. Урожая должно хватить на два года. Сейчас конец мая, к середине августа он должен поспеть! Цветки опадут, головки откроются, станут желтенькими, с едва уловимыми прожилками шоколадного цвета… И тогда начнется самый настоящий райский сбор наваждений и грез, счастливых воспалений и ошеломительных спектаклей», — шептал я в возбуждении. — Из опавших цветков можно сделать сироп к чаю, а стволики хорошо пойдут на растопку печки. В доме всегда будет царить опийная атмосфера, Петр Петрович не только станет вдоволь есть опий, не оглядываясь на остатки, не отсчитывая ложками свое будущее, а без кумара и ломок наслаждаться его чудесной энергией. Будет еще дышать им, упиваться этим маковым ароматом, усиливая его сказочное воздействие. Какое волнующее счастье ждет меня! Даже не верится… Неужели такая рукотворная радость возможна? Ведь в жизни так мало места для успешного самовыражения. А тут в Кане волшебство вполне может произойти. Надо лишь быстрее и старательнее перекапывать поле и высеивать благородный цветок. А потом с надеждой терпеливо ждать августа, чтобы непутевый Петенька сделал предложение Маковой царевне, женился на ней и начал обустраивать совместную жизнь. Разве иллюзия не лучшая подруга в земном существовании? Бесспорно, она самая бесподобная, обольстительная и прекрасная!»
Я с удвоенной энергией взялся за работу… Оказалось, что не так просто перекопать поле! Впервые в жизни я занялся физическим трудом. Через пару часов руки покрылись волдырями, правое плечо и спина зудели, лопата еле слушалась, в глазах прыгали солнечные зайчики. Но я продолжал работать. Энтузиазм не убавился, однако темп значительно снизился. К полудню я понял, что больше не смогу, выругался, доковылял к дому и завалился на кровать. Казалось, не было сил даже дышать, и скоро я полностью отключился…