Каирская трилогия
Шрифт:
— Когда я нахожусь в обществе такой красавицы, то не в моих силах покинуть её ради давно прошедших и забытых воспоминаний…
И хотя дама продолжала насмешливо сверлить его взглядом, всё же она внемлила похвале — об этом говорили её вскинутые брови и лёгкая замаскированная улыбка, что незаметно появилась на губах. Однако она с презрением сказала ему:
— Язык торговца щедр на похвалы и лесть, пока он не получит своего…
— Мы, торговцы, окажемся в раю из-за того, что нас весь народ притесняет…
Она пренебрежительно встряхнула плечами, а потом без всякой опаски с интересом спросила:
— Как давно вы были вместе?
Ахмад махнул рукой, будто бы говоря: «Ещё до начала времён!», а потом пробормотал:
— Много-много
Она язвительно засмеялась и злорадным тоном сказала:
— В дни прошедшей молодости..!
Ахмад пристально посмотрел на неё. В глазах его стоял упрёк:
— Я бы хотел высосать весь яд из твоего языка.
Однако она продолжила разговор, будто и не слышала его слов, тем же тоном:
— Она съела всю твою плоть и оставила от тебя лишь одни кости…
Он угрожающе кивнул ей и сказал:
— Я из тех крепких мужчин, что женятся и в шестьдесят…
— Из-за любви или из-за слабоумия?!
Ахмад расхохотался и ответил:
— О святая угодница, побойся Аллаха. Давай же серьёзно поговорим…
— Серьёзно?!.. Ты имеешь в виду праздничную вечеринку, на которую ты хочешь пригласить меня?
— Я имею в виду провести всю жизнь…
— Всю или половину?!
— Господь наш даёт нам то, в чём для нас благо…
— Господь наш даёт нам добро…
В тайниках своей души он попросил прощения у Аллаха заранее, а затем спросил её:
— Прочтём «Аль-Фатиху» вместе?
Однако она вдруг поднялась, не обращая внимания на его просьбу, и воскликнула, делая вид, что торопится:
— Боже мой!.. Ты отнял у меня время, у меня же этой ночью есть одно важное дело…
Ахмад тоже встал, в свою очередь, протянул ей руку, пожал её расписанную хной ладонь, и страстно поглядел на неё. Он упорно хотел задержать её ладонь в своих руках, несмотря на то, что она пыталась пару раз выдернуть её, пока она не ущипнула его за палец и угрожающе поднесла руку к самым его усам:
— А ну отпусти, а не то выйдешь из этого дома с одним единственным усом…
Он заметил, что рука её почти у самого его лица, и удержался от спора с ней, вместо этого медленно поднеся губы к этой свежей плоти, пока они не уткнулись в неё, а до носа его донёсся сладкий аромат гвоздики. Он глубоко вздохнул, а потом пробормотал:
— До завтра?!
На этот раз она силой откинула его руку и долго глядела ему в глаза, затем улыбнулась и пропела:
Птичка моя, птичка.
Веселись, да расскажи ему обо мне.
Она повторила этот куплет: «Птичка моя, птичка» ещё несколько раз, пока провожала его до дверей. Он вышел, и тоже начал напевать начало этой песенки своим низким голосом, полным достоинства и невозмутимости, будто ища в этих словах значение того, что же она имела в виду…
16
Праздничная атмосфера, царившая в доме Зубайды-певицы, вдруг предстала перед ним в салоне, точнее, этот салон был предназначен для иных целей. Возможно, самым главным его предназначением, для чего он, собственно, и служил, было размещать там оркестр и давать вокальные выступления, а также заучивать новые песни. Она выбрала этот салон потому, что он находился вдали от спальни и гостиной. Просторность делала его вполне пригодным для специальных торжеств, которые обычно устраивались между вокальными представлениями и обрядами зар. На такие торжества она звала лишь избранных, самых близких своих друзей и знакомых. Поводом для таких торжеств была не просто её щедрость и великодушие, а скорее абсолютная щедрость, которая подчас была бременем для её друзей, но она стремилась увеличить круг самых лучших и достойных из них, чтобы они тоже приглашали её спеть на праздниках или делали для неё рекламу в тех кругах, где вертелись сами. Среди прочего, она также отбирала себе любовника за любовником.
И теперь
На камине, что был смастерён и посеребрён по её вкусу, стояли всевозможные приборы, предназначенные для приёма гостей. В время встречи, когда дама приглашала к себе, она оставляла выбор за самим гостем, кого ещё из своих друзей пригласить к ней на праздник, чтобы познакомиться с новой любовью. До чего же этот вестибюль был отмечен её колоритным нравом, восхитительными диванчиками-канапе, приставленными рядышком друг к другу и вышитыми золотыми позументами, мягкими и внушающими мысли о распутстве! Они стояли по обеим сторонам комнаты, а в центре её был диван хозяйки в окружении подушек и тонких пуфиков, специально приготовленных для оркестрантов. Круглый пол салона был застелен коврами самых разнообразных форм и расцветок. На правой консоли по центру, наподобие родинки на чистом личике, были расставлены канделябры со свечами, а посредине потолка висела огромная светлая люстра. На крыше также имелись окна со стеклянными створками, которые раскрывали в жаркую ночь и закрывали, когда ночи становились холоднее.
Зубайда уселась на диван, а справа от неё — Зануба-лютнистка, её воспитанница, слева — слепой музыкант, исполнитель на цитре.
Женщины расселись справа и слева: одна держала в руках бубен, другая — поглаживала тамбурин, третья — забавлялась с цимбалами. Дама удостоила Ахмада чести впервые присутствовать на её собрании, усадив его в правом крыле. Все остальные его товарищи как ни в чём ни бывало заняли свои места, будто это они были хозяевами в этом доме. Да и неудивительно — царившая там атмосфера была для них уже не нова, и сама дама их видела не впервые. Ахмад представил своих друзей даме, начиная с господина Али — торговца мукой. Зубайда же засмеялась и промолвила:
— Господин Али не чужой для нас — я уже выступала на свадьбе его дочери в прошлом году…
Затем Ахмад повернулся к господину Аль-Фару, меднику. Когда кто-то бросил фразу, что он — один из исследователей атомной бомбы, тот нахмурился и быстро сказал, опередив приятеля:
— Но я же пришёл сюда, чтобы покаяться, госпожа.
Так он представил всех до единого. Затем вошла служанка, Джульджуль, с бокалами вина, которые разошлись по рукам гостей. Теперь уж они ощутили прилив жизненных сил, пропитавшись духом ликования и веселья. Ахмад же, бесспорно, выглядел как жених на свадьбе, так его прозвали друзья, да и в глубине души он тоже так чувствовал. Поначалу он испытывал некое смущение от этого, если вообще понимал, и скрывал его, веселясь и смеясь сверх всякой меры, так что даже выпил вина, не обратив на него никакого внимания. К нему вернулась былая уверенность, которая смешалась с возбуждением. Когда страсть стала уж очень настойчивой и тяготила его — а страсти раскаляются под действием всеобщего веселья — он протяжно посмотрел на хозяйку дома, заглядываясь на прелести её дородного тела, и сердце его радовалось дарованной ему удаче. Он поздравил себя в предвкушении сладостных удовольствий как в эту ночь, так в последующие:
— Когда придёт самое главное испытание, то мужчину ждёт либо почёт, либо унижение… Это открытое заявление, да ещё и её вызывающее поведение… Должно быть, я прав. Интересно, что она за женщина такая, и до какого предела может дойти? В подходящий момент я узнаю это, затем всё разложу по полочкам, чтобы обеспечить себе победу над другими соперниками. Тут нужно проявить крайнюю неприступность и изобразить отчаяние. Я ведь никогда не отступал от своего старинного девиза — сделать своё удовольствие вторичной целью, а её удовольствие — первичной и конечной, и таким образом, моё собственное удовольствие будет наиполнейшим.