Каирская трилогия
Шрифт:
При упоминании о Хоре третий из них вспылил и закричал:
— Этот сукин сын заявил: «Мы советовали не принимать повторно ни Конституцию 1923 года, ни 1930 года». Какое ему вообще дело до нашей конституции?
Четвёртый собеседник ответил:
— Не забывайте, что до того он говорил: «Но когда мы провели консультацию, мы посоветовали…», и так далее…
— Да уж. С кем это он проводил консультацию?
— Спроси об этом у правительства сутенёров!..
— Тауфик Насим [73] … Хватит! Вы разве забыли его? Но почему «Вафд» заключил с ним перемирие?!
73
Мухаммад Тауфик Насим-паша — премьер-министр Египта с 30.01.1936 по 09.05.1936.
— Ну тогда конец всему. Подождите сегодняшнего выступления.
Камаль слушал их разговор, более того, сам принимал в нём участие. Но самым удивительным было то, что он был не меньше их воодушевлён. Сегодня был восьмой день памяти национальной борьбы, свидетелем которой он являлся. Как и другие, он испытывал горечь от прошлых политических экспериментов.
— Я был современником эпохи Мухаммада Махмуда [74] , который приостановил действие Конституции на три года ради модернизации, и отнял у народа свободу взамен обещанного осушения болот и топей!.. Я также пережил годы террора, навязанного стране Исмаилом Сидки [75] . Народ доверял им и желал, чтобы они были его лидерами, однако они всегда оказывались ненавистными палачами, которых защищали дубины и пули английских констеблей. Они всегда говорили народу то на одном языке, то на другом: «Вы — бессильный и слабый народ,
74
Мухаммад Махмуд-паша — (1877–1941) — египетский премьер-министр (дважды). Махмуд-паша впервые стал премьер-министром 27 июня 1928 и был у власти по 4 октября 1929 года во главе Либеральной конституционной партии. Когда он покинул свой пост, сэр Перси Лайхам Лорейн был главой Египта и генерал-губернатором в течение двух месяцев, пока не был избран новый премьер-министр. Позже, после того, как Египет стал независимым королевством, Махмуд-паша был вновь избран, на этот раз в качестве члена партии «Вафд». Его власть продолжалась с 29 декабря 1937 по 18 августа 1939 года.
75
Исмаил Сидки — (1875–1950) — египетский государственный и политический деятель, финансист. По образованию экономист и юрист. В 1910-1920-е гг. занимал ряд министерских постов. Организатор и лидер партии земельной и финансовой аристократии — Народной партии (1930). Однако на политической арене выступал как «независимый», являясь представителем дворцовых кругов. В 1930 г. назначен премьер-министром. Его правительство распустило парламент, ввело реакционную конституцию (октябрь 1930), проводило политику подавления массового движения. В 1933 г. вынужден был уйти в отставку. В феврале 1946 г. вторично возглавил правительство, одновременно министр финансов и министр внутренних дел. Проводил жесткий внутриполитический курс. В октябре 1946 г. заключил в Лондоне с Бевином тайное соглашение, нарушавшее суверенитет Египта. По возвращении в Египет, стремясь навязать Египту это соглашение, заявил, что оно обеспечивает единство Судана с Египтом. Английское министерство иностранных дел официально опровергло это заявление, и скомпрометированный министр был вынужден в 1946 г. выйти в отставку. После выхода в отставку посредничал в закулисных переговорах между Англией и новым египетским правительством, убеждая последнее отказаться от передачи англо-египетского спора в Совет безопасности. Он установил связи также с американскими империалистическими кругами и выступал в 1947 г. сторонником применения к Египту «доктрины Трумэна» и «плана Маршалла». В 1948 г. открыто выступил за участие Египта в англо-американском блоке и против вывода из Египта английских войск.
Сердце Камаля не могло оставаться безучастным к жизни народа, и билось в унисон с их сердцами, несмотря на его ум, блуждающий в тумане сомнений. На остановке «Саад Заглул» он вышел из трамвая и присоединился к неорганизованной процессии, что направлялась к шатру, возведённому для торжеств поблизости от дома нации — дома Сааада. Через каждый десяток метров им навстречу попадалась группа солдат, лица которых говорили о жестокости и тупости, а во главе их был английский констебль. Около самого шатра Камаль встретился с беседовавшими друг с другом Абдуль Мунимом, Ахмадом и Ридваном, а также с ещё одним юношей, который был ему незнаком. Они подошли поприветствовать его и некоторое время оставались вместе. Уже примерно месяц, как Ридван и Абдуль Муним учились на юридическом факультете; Ахмад же только-только перешёл в последний класс средней школы. На улице они казались Камалю «мужчинами», в отличие от того, какими он видел их дома. Однако они были всего лишь его племянниками. До чего красив Ридван!.. Красивым был и его приятель, которого ему представили под именем Хилми Иззат. Да, прав был тот, кто заметил: «Рыбак рыбака видит издалека». Ахмад радовал его: от него всегда можно было ожидать какого-нибудь интересного замечания или поступка. А вот Абдуль Муним был похож на него, за исключением его невысокого роста и полноты. Поэтому он вполне мог бы любить его, если бы не глубокая вера и фанатизм племянника, которые он не одобрял!..
Камаль приблизился к огромному шатру и окинул взглядом многолюдную толпу, обрадованный таким огромным количеством народа. Он поглядел на помост, на который в скором времени должен был подняться «глас народа», и занял своё место. Его присутствие в подобном людском сборище высвобождало из глубин его души, погружённой в одиночество, новую личность, в которой с энтузиазмом пульсировала жизнь. Там, в застенках, пока его ум был запечатан, словно в бутылке, подавляемые душевные силы, жаждущие жизни, переполненные эмоциями и чувствами, толкали его к борьбе и надежде. В таких случаях жизнь его обновлялась, возрождались инстинкты, а одиночество рассеивалось само собой. Он ощущал связь с людьми, принимал участие в их жизни, объемля их надежды и боль. По своей природе он был не в состоянии принять такую жизнь навсегда, однако она была иногда нужна ему для того, чтобы не отрываться от размеренной повседневной людской жизни. Ему нужно отложить проблемы материи и духа, природы и метафизики и сосредоточить своё внимание на том, что любят эти люди, и на том, что они ненавидят. На Конституции… На экономическом кризисе… На политической ситуации… На проблеме национализма. Поэтому не было ничего удивительного, что накануне ночью, которую он провёл в созерцании тщетности существования, он выкрикивал: «Вафд — кредо нации». Интеллект лишает своего обладателя душевного спокойствия. Интеллектуал любит истину, обожает добродетель, стремится к толерантности, запутывается в сомнениях и страдает от постоянной борьбы с инстинктами и переживаниями. Утомлённому нужен хотя бы час, чтобы укрыться в объятиях общества, обновить свою кровь и призвать на помощь жар молодости. В библиотеке у него было не так уж много выдающихся друзей, вроде Дарвина, Бергсона и Рассела. А в этом шатре их были тысячи, хотя они и выглядели так, как будто безумцы. Но в их обществе воплощались благородные сознательные инстинкты. В конце концов, именно такие как они создавали события и творили историю. В политической жизни он любил их и ненавидел, был доволен ими и раздражён. Но всё, на его взгляд, не имело никакого значения. Всякий раз, как он сталкивался в своей жизни с этим противоречием, его сотрясала тревога. Но ведь в жизни всегда есть место противоречиям, а следовательно, и тревоге. Поэтому его сердце так неистово стремилось достичь гармоничного единства, в котором были бы и счастье, и совершенство. Вот только где это единство?! Он чувствовал, что интеллектуальная жизнь была для него просто неизбежна, покуда он наделён деятельным умом. Но всё это не мешало ему обращать взор на другую жизнь, к которой его подталкивали все подавляемые не находящие выхода силы. Такая жизнь была его спасительной скалой. Наверное поэтому всё это скопление людей и казалось ему таким прекрасным. По мере того, как толпа людей росла, она выглядела величественнее. Сердце его ожидало появления лидеров с тем же пылом и энтузиазмом, что и у остальных.
Абдуль Муним и Ахмад сидели на соседних сиденьях, а Ридван и его друг, Хилми Иззат, бродили взад-вперёд по проходу шатра, либо останавливались у входа и перекидывались парой фраз с организаторами празднества: оба юноши обладали влиянием! Шёпот людей нарастал и наконец превратился в общий гул. Из дальних углов, которые занимали молодые люди, поднялся шум, перемежаемый криками. Затем снаружи донёсся громкий вопль, и головы присутствующих повернулись и поглядели на вход с задней стороны шатра. Затем все как один поднялись с оглушительным криком. На помосте показался Мустафа Ан-Наххас [76] , который поприветствовал тысячи людей яркой улыбкой и своими сильными руками. Камаль глядел на него, и время от времени в его глазах исчезало недоверие. Он спрашивал себя, как он мог поверить в этого человека, после того, как перестал верить вообще во всё?.. Потому ли, что он был символом независимости и демократии?! В любом случае, тёплые отношения между лидером и народом были явно заметны и достойны внимания. Без сомнения, это была серьёзная сила, которой принадлежала историческая роль в построении египетского национализма. Атмосфера была переполнена воодушевлением и пылом. Организаторы торжества утомились, пытаясь водворить тишину в разных концах, чтобы люди могли услышать чтеца Корана, который нараспев повторял айат «О Пророк! Вдохновляй верующих на сражение». Люди ожидали этого призыва, после которого раздались крики и аплодисменты, так что даже несколько человек из тех, что придерживались строгих взглядов, запротестовали и призвали соблюдать тишину и проявить уважение к Книге Аллаха. Их слова вызвали в памяти у Камали старые воспоминания о том дне, когда он сам считался одним из таких вот педантов. На губах его появилась улыбка; он мгновенно вспомнил о собственном особом мире, полном противоречий, который из-за их постоянных
76
Мустафа Наххас-паша (1879–1965) — египетский государственный деятель, пять раз занимавший должность премьер-министра. Окончив в 1900 г. Хелуанскую юридическую школу, работал адвокатом сначала в конторе Мохаммада Фарида, а затем имел собственную практику в Мансуре. В 1904 г. стал судьей в г. Танта. После того как он присоединился к партии «Вафд» (1919 г.) был освобожден от должности судьи. В 1921–1923 гг. находился вместе со своим политическим союзником Саадом Заглулем в изгнании на Сейшельских островах. Вернувшись в Египет, он был избран в первый состав Палаты депутатов (1923 г.) и назначен в 1924 г. министром коммуникаций. В 1926 г. был избран заместителем, а в 1927 г. — председателем Палаты депутатов. Как председатель партии «Вафд» пять раз назначался на пост премьер-министра Египта (1928 г., 1930 г., 1936–1937 гг., 1942–1944 гг., и, наконец, с 1950 по 1952 гг.). После победы «Вафд» на выборах 1929 г. вновь занял пост премьер-министра. Изначально заявлял о том, что будет выступать против королевской власти и защищать конституционный порядок. Одновременно начал модернизацию страны, организовал Каирскую фондовую биржу, провел реформу тарифов, начал реализацию аграрной реформы и создание трудового права. Но основной задачей считал возобновление переговоров с англичанами по поводу будущих отношений. Первоначально они шли успешно, но в конце концов были приостановлены из-за разногласий по Судану. Отказ согласовать новый договор стал политическим поражением правительства. В то же время, под влиянием глобального кризиса, ухудшилось экономическое положение Египта. Ситуацией воспользовалась Либерально-конституционная партия, по призыву которой король Ахмад Фуад I распустил парламент и назначил новый кабинет. Его третий премьерский срок (1936–1937 гг.) начался после победы партии «Вафд» на парламентских выборах 1936 г. Смерть Ахмада Фуада I и нахождение во главе страны несовершеннолетнего Фарука позволило кабинету начать комплексную программу реформ, провести амнистию для участников политических протестов и инициировать 20 %-ю скидку на все кредиты для бедных фермеров. Завершив переговоры с Великобританией, подписал Англо-египетский договор (1936 г.). После подписания Договора в 1937 г. Египет вступил в Лигу Наций, что де-факто превращало страну в независимое государство. Однако, заключение договора вызвало жёсткую критику со стороны националистически настроенных сил как в стране, так и в «Вафде», в ноябре 1937 г. на Наххаса было совершено покушение военным, связанным с партией «Миср аль-Фатах» («Молодой Египет»), а в конце того же года король Фарук отправил правительство в отставку. Четвёртый раз был назначен на пост премьер-министра (1942–1944 гг.) на фоне смещения под давлением Великобритании кабинета Хусейна Сирри-паши, который испытывал симпатии к действиям Третьего Рейха и его союзнице — фашистской Италии. Вмешательство англичан и согласие с их действиями со стороны руководства «Вафд» негативно сказалось на популярности нового премьера. В 1944 г. выступил одним из основателей Лиги арабских государств. При этом во время арабского восстания основал Высший арабский комитет по защите прав палестинского народа. Пятый кабинет во главе с Наххас-пашой (1950–1952 гг.) был сформирован по итогам парламентских выборов 1950 г. Глава правительства незамедлительно возобновил переговоры с Великобританией по пересмотру Договора 1936 г., прежде всего, требуя отмены военного союза между двумя странами. При этом США и Великобритания, напротив, требовали от короля Фарука укрепления военного сотрудничества с западными державами. В октябре 1951 г. премьер осудил Англо-египетский договор (1936 г.), который сам же и подписал и затем начал переговоры с Советским Союзом по поводу заключения договора о ненападении. Это заявление привело к антибританским беспорядкам 20 января 1952 г., в так называемую «чёрную субботу», и в результате столкновений в Каире погибли десятки европейских граждан. После этого события король Фарук распустил правительство. При этом антибританские шаги кабинета стали одной из причин Июльской революции, после которой бывший премьер был заключён в тюрьму. Вместе с женой, Зайнаб Ганем Аль-Вакиль, происходившей из известной семьи, которая была более чем на 30 лет моложе, чем муж и имела на него сильное влияние, он провел 1953–1954 гг., находясь в заключении. Его похороны в августе 1965 г. вылились в массовую демонстрацию, которую правительство Насера вытерпело, но не приветствовало. Десятки тысяч людей шли в траурной процессии, скандировавшей: «Нет лидера после вас, Наххас».
Лидер встал и принялся выступать с речью. Он говорил звонким голосом, ясно и доходчиво в течение двух часов. Затем закончил выступление открытым призывом к насилию и революции.
Воодушевление народа достигло своего апогея: они встали на стулья и заорали в приступе безумного энтузиазма. Камаль кричал с тем же пылким воодушевлением, что и остальные. Он просто-напросто забыл о том, что он учитель, от которого требуется сохранять выдержку и достоинство. Ему представилось, что он вернулся в те далёкие славные дни революции, о которых когда-то слышал, но так и не поучаствовал.
«Тогда выступали с такими же сильными речами?.. И люди встречали их с подобным энтузиазмом?.. Смерть поэтому казалась чем-то несущественным?.. На одном из таких собраний, несомненно, присутствовал и Фахми, а затем ринулся на смерть, к бессмертию или к уничтожению?!.. Может ли человек, который, как и он, сомневается во всём, стать мучеником?.. Наверное, патриотизм — как и любовь, — одна из таких сил, которым мы подчиняемся, даже не веря в них!»
Порыв энтузиазма был огромным, крики бурными и угрожающими. Стулья дрожали под теми, кто сидел на них. Каким же будет следующий шаг? Прежде чем кто-либо понял, что происходит, как толпа направилась к выходу. Камаль покинул своё место и кинул взгляд вокруг себя в поисках молодых племянников, но не нашёл от них и следа. Он вышел из шатра из боковой двери и быстрыми шагами пошёл в направлении улицы Каср аль-Айни, чтобы добраться туда прежде остальных. По дороге он прошёл мимо дома наций — а всякий раз, как он проходил здесь — он приковывал к нему взгляд, переводя глаза с исторического балкона на двор, бывший свидетелем славных воспоминаний в жизни родины. Для него этот дом обладал почти магическим обаянием: вот там стоял Саад, а вот здесь — Фахми со своими приятелями. А на этой улице, по которой он сейчас шёл, просвистели пули, которые попали в их сердца и сделали их мучениками. Его народу постоянно требовалась революция, которая бы служила прививкой от этих страшных заболеваний. По правде говоря, тирания и была таким заболеванием, которое глубоко укоренилось в их стране.
Так участие Камаля в этом националистическом празднике было успешным для обновления собственной личности. В тот момент его волновало лишь одно: решительный, похожий на удар кулаком по столу ответ Египта на декларацию Хора. Он расправил своё тощее долговязое тело и поднял большую голову вверх, пока ноги несли его вперёд. Он оказался у стен Американского Университета, представляя себе великие и серьёзные дела. Даже учителю иногда необходимо со своими учениками подниматься на восстание. Он как-то хмуро улыбнулся этой мысли… Учителю с большой головой суждено преподавать основы английского языка — всего лишь основы, несмотря на то, что они открывали перед ним целый сонм тайн. Его тело на этой переполненной людьми земле занимает мизерное пространство, тогда как его фантазии кружат в водовороте, охватывающим все винтики природы. Утром он спрашивал о значении одного слова и произношении другого, а вечером задавался вопросом о смысле существования загадки, что предшествует одной, и следует за другой загадкой. Утром в его сердце полыхает бунт против англичан, а вечером терзающие его общие братские чувства ко всему роду человеческому призывают к сотрудничеству перед лицом той загадки, что представляет собой судьба.
Он резко встряхнул головой, как будто отгоняя от себя эти фантазии, и до ушей его донеслись крики, что приближались с площади Исмаилийя. Камаль понял, что демонстранты добрались до улицы Каср аль-Айни, и воинственные чувства, поселившиеся у него в груди, призвали его остановиться. Возможно, он даже примет участие сейчас, как в дни демонстрации тринадцатого ноября. «Слишком долго народ терпеливо сносил все эти удары: сегодня это Тауфик Насим, вчера — Исмаил Сидки, а позавчера — Мухаммад Махмуд. Эта зловещая цепь тиранов тянулась ещё с доисторических времён. Каждый сукин сын был обольщён собственной мощью и утверждал, что он наш избранный опекун, а народ бессилен».
Но не надо так спешить!.. Демонстрация яростно бушевала и бурлила. Но что это?!.. Камаль тревожно обернулся назад, услышав звук, потрясший его сердце. Внимательно прислушался, и тот же самый звук вновь донёсся до его ушей. Пули. Вдали он увидел демонстрантов, что в сумятице бросались кто куда. Несколько групп людей устремились к площади; другие же — на боковые улицы, и множество английских констеблей мчалось за ними верхом. Поднялись крики, смешавшиеся с гневными голосами и воплями, всё чаще сыпались пули. Сердце Камаля забилось, в волнении вопрошая о том, где были сейчас Абдуль Муним, Ахмад и Ридван, и наполнилось беспокойной яростью. Он обернулся направо, налево и заметил невдалеке кофейню на углу дома, и направился туда. Дверь её была практически закрыта, и едва он прошёл мимо неё, как тут же вспомнил лавку с пирожками-басбусой в квартале Хусейна, где он впервые услышал выстрелы. Столпотворение распространилось повсюду. Пули сыпались в каком-то ужасающем изобилии, затем чуть реже. Доносился звук разбитого стекла и ржание лошадей. Рёв усилился, что указывало на то, что бушующие толпы мечутся с места на место с молниеносной скоростью.