Каирская трилогия

Махфуз Нагиб

— Я призналась ему во всём…

— Во всём!..

Она покорно сказала:

— Я не могла не признаться, ведь скрыть от него навсегда то, что произошло, было невозможно. Вот и хорошо…

Хадиджа ударила себя в грудь и воскликнула:

— О злосчастный день!..

Аиша же была ошеломлена и хлопала глазами, уставившись в лицо матери, не говоря ни слова. Но мать смущённо улыбнулась, впрочем, вкупе с некоторой гордостью, и её бледное лицо порозовело при воспоминании о той нежности, что коснулась её, когда она ожидала лишь приступа его гнева, сметающего всё на своём пути, вместе с ней и её будущим… Да, она и впрямь почувствовала гордость и стыд одновременно, приготовившись рассказать им о сострадании их отца, которое он проявил к её горю, и о том, как он забыл о гневе из-за

переживания. Еле слышно она произнесла:

— Он был милосерден ко мне, да продлит Аллах его жизнь. Он молча слушал мою историю, а потом спросил о мнении врача — насколько серьёзен мой перелом, и оставил меня, лишь посоветовав соблюдать постельный режим, пока Аллах не дарует мне исцеления.

Девушки обменялись удивлёнными и недоверчивыми взглядами, хотя страх тут же покинул их, и они испустили глубокий вздох облегчения, а на лицах их засияла радость. Хадиджа даже закричала:

— Ну что, теперь ты видели благословение Хусейна?

Аиша кичливо сказала:

— Всему есть пределы, даже гневу отца, и он просто не мог злиться, видя маму в таком состоянии. Теперь мы знаем, насколько она дорога ему… — затем шутливо обращаясь к матери, — Какая же ты, мамочка, счастливая, пусть будут тебе на благо эти нежность и уважение!

Лицо матери снова порозовело. Запинаясь от смущения, она произнесла:

— Да продлит Аллах его жизнь… — затем вздохнула. — И хвала Аллаху за спасение!

Тут она что-то вспомнила и повернулась к Хадидже:

— Ты должна быть рядом с ним, потому что ему непременно потребуется твоя помощь…

Девушка ощущала в присутствии отца смущение и тревогу, словно попала в ловушку, и запальчивым тоном спросила:

— А почему не пойдёт Аиша?!

Однако мать настойчиво ответила:

— Ты лучше можешь прислуживать. Не медли же, девочка моя. Ему, наверное, прямо сейчас требуется помощь…

Хадиджа знала, что её отговорки не помогут ей, как и не помогали всякий раз, когда звал долг. Интересно, значит, мать считает её более способной, чем её сестру. Однако она настояла на том, чтобы мать сказала это, как делала и в других подобных случаях, когда она быстро выходила из себя. С помощью агрессивности — характерной её особенности — она брала себе на вооружение свой язык — самый послушный инструмент, а затем заставляла мать повторять, что «она — во много раз способнее Аиши» в виде признания той и одновременно предупреждения сестре, а также утешения для себя самой. На самом же деле, если бы Амина поручила одно из этих «серьёзных обязательств» Аише, а не ей, Хадидже, то вспыхнула бы ещё большая волна негодования, и разъединила бы их. А пока что в глубине сердца она понимала, что выполнение этих обязанностей — её право и привилегия как женщины, достойной занимать высокое место в доме подле матери. Да, то было её право, но вместе с тем и тяжкий долг, который она была вынуждена брать на себя, если её призывали его выполнить, хоть и было это нелегко, и потому она в гневе выдумывала отговорки, облегчая себе жизнь, но в то же время слышала любимый комплимент — именно она больше всего подходит для этого. И уже затем она начинала считать всё это прекрасным и достойным благодарности!.. Вот почему она вышла из комнаты, только и сказав напоследок:

— В любом трудном положении вы зовёте Хадиджу, как будто рядом с вами только одна Хадиджа и есть. А вот что бы вы стали делать, если бы меня не существовало?!

Однако высокомерие покинуло её, когда она вышла из комнаты, и сменилось страхом и тревогой. Она и сама удивилась, как так случилось, что именно она должна теперь предстать перед отцом, и как ей ему услужить, и какова будет его реакция, если она запнётся или сделает ошибку? Отец тем временем уже сам снял с себя одежду и надел джильбаб, а когда она остановилась у дверей, спрашивая, не нужно ли ему чего-нибудь, он попросил её приготовить ему чашку кофе, и она поспешила сварить кофе и лёгкими шажками поднести ему, опустив глаза от страха и стыда… Затем она вернулась в зал, где оставалась, ожидая его указаний в том случае, если он позовёт её. При этом её не покидал панический страх, так что она даже спросила себя, как она, интересно, сможет прислуживать ему несколько часов, находясь

дома день за днём, пока не пролетят все три недели?!.. Это и впрямь показалось ей изнурительным трудом, и впервые она поняла, насколько значимым было свободное время, которое мать проводила дома, и взмолилась Богу о её скорейшем выздоровлении, любя мать, с одной стороны, и жалея себя, с другой…

Но к несчастью Хадиджи, отцу её захотелось отдохнуть после всех тягот поездки, и он не пошёл в тот день в лавку, на что она надеялась. Поэтому ей пришлось остаться в зале, словно арестантке.

А в это время Аиша поднялась на верхний этаж и незаметно проскользнула в зал, где сидела сестра, и не говоря ни слова, подмигнула ей, как бы в насмешку, а потом вернулась к матери, оставив Хадиджу в ярости, ибо больше всего ту злило, когда кто-то подшучивает над ней, ибо она сама любила смеяться над другими. Свободу она себе вернула, — правда на время — только когда отец заснул. Тогда она полетела на крыльях к матери и принялась рассказывать ей о той истинной и вымышленной помощи, что она оказала ему, и описывать нежность и благодарность за её помощь, что она прочла в его глазах!.. Не забыла она и про Аишу, и набросилась на неё с криками и порицанием за ребяческое поведение. После того, как отец проснулся, она вернулась к нему и подала ему обед. Пообедав, он принялся довольно долго проверять какие-то бумаги, и наконец позвал её к себе и попросил прислать к нему Ясина и Фахми, когда те вернутся домой…

Мать тревожилась из-за его просьбы и боялась, особенно сейчас, ведь он мог страдать от подавляемого гнева, а оба юноши только-только перевели дух. И кода Ясин и Фахми пришли и узнали о том, что отец вернулся и требует их к себе, им в голову пришло то же, что и матери незадолго до того, и они с опаской отправились к нему в спальню. Но их предположение не оправдалось — он встретил их с непривычным спокойствием и спросил о том, что произошло, и при каких обстоятельствах, а также о решении врача. Они долго говорили о том, что знали, а он молча и с интересом слушал их, а в конце спросил:

— Вы оба находились дома, когда она выходила?

И хотя с самого начала этот вопрос был ожидаемым, но после такого непривычного для их отца спокойствия он насторожил их и испугал — а вдруг это лишь прелюдия, и вслед за ней его тон изменится — они-то уже выдохнули с глубоким облегчением, радуясь своему спасению. Братья не могли вымолвить ни слова и хранили молчание… Отец, однако, не стал настойчиво добиваться ответа на свой вопрос — ему, вроде бы, был безразличен их ответ, или он заранее сделал вывод, или потому что хотел, вероятно, отметить их ошибку, не обращая внимания на их признание в ней… После этого он всего лишь указал им на дверь, призывая уйти, а когда они выходили, то услышали, как он говорит сам себе:

— Раз уж Аллах не подарил пока мне сына, пусть уж дарует терпение.

И хотя внешне всё указывало на то, что всё произошедшее потрясло хозяина настолько, что даже изменило его обычное поведение к всеобщему изумлению, он всё же не мог отказаться от традиционного ночного времяпрепровождения!.. И как только настал вечер, он оделся и покинул свою комнату, надушившись ароматным одеколоном. Выходя из дома, он прошёл через комнату жены и справился о её самочувствии. Она прочитала длинную молитву за него, благодарная и признательная Богу… Будучи прикованной к постели, она не видела в том, что он отправляется поразвлечься, никакого разночтения с его нежностью к ней. Скорее в том, что он прошёл мимо неё и задал вопрос, она видела почтение к себе даже больше, чем ожидала. Да и разве то, что он сдержался и не излил на неё свой гнев, не было той милостью, о которой она мечтала?…

Ясин и Фахми, прежде чем он вышел из своей комнаты, спросили:

— Интересно, а сегодня ночью он откажется развлекаться вне дома, как и полагается мужу, у которого дома больная жена?

Однако Амина лучше всех знала его нрав и придумала отговорку для него — даже если он и отправится на вечеринку, как того и ожидают, она может, прикрываясь своим состоянием, легко найти тому оправдание и притвориться безразличной. Но Хадиджа спросила:

— А как так он может себе позволить ночью развлекаться, видя тебя в таком состоянии?