Каирская трилогия

Махфуз Нагиб

— Единственное, чего добивался твой муж, когда выгнал тебя из дома, так это то, что он открыто излил свой гнев на тебя за твоё неповиновение, но не перешёл пределы наказания. Да уж, зло не постигнет того, у кого был такой отец, и такой дед, как у тебя…

При упоминании об отце и деде сердце Амины наполнилось радостью, как у того, кто заблудился на дороге во мраке, и тут до него внезапно донёсся голос стражника, что воскликнул: «Стой! Кто идёт?» Амина поверила словам матери, страстно желая не только вновь обрести уверенность в себе, но и, прежде всего, уверовать в благословение обоих покойных шейхов. В её восприятии был лишь образ матери, её вера и величие нрава той. В этот миг на неё нахлынули воспоминания об отце, наполнившие её любовью и верой, вытащенные из вороха проблем благодаря благословенной памяти о нём. Старуха-мать принялась снова утешать её с сердобольной улыбкой на сухих губах:

— Да хранит тебя Аллах Своим милосердием. Вспомни

о тех временах, когда здесь царила чума, да отвратит её Аллах, а также и то, как Господь наш спас тебя от беды, а твоих сестёр забрал. Тебя же зло так и не коснулось!

Радостная улыбка осветила её угрюмое лицо, и она устремила взгляд в тёмное далёкое прошлое, почти стёртое памятью, и в смеси воспоминаний, словно эхо того грозного времени, ясным светом ожил образ: она совсем ещё ребёнок выскакивает на улицу, а за закрытыми дверями дома на ложах болезни и смерти лежат её сёстры, или вот она смотрит из окна на непрекращающийся поток гробов, на людей, что удирают с её пути, или к ужасу и отчаянию своему слышит слова небольшой группы, которая обратилась к одному шейху — а им случайно оказался её отец — и жалобно заревела и стала взывать к Всевышнему. Несмотря на ухудшение положения и смерть всех сестёр, она выскользнула из когтей чумы целая и невредимая: её чистую кожу омрачали лишь лимонный сок и лук, которые её заставляли принимать раз или два в день.

Мать с нежностью и состраданием продолжала разглагольствовать, будто воспоминания обратили её в прошлое и вернули ей преданную забвению и дорогую сердцу молодость без всякой примеси боли:

— Твоя счастливая доля уберегла тебя от чумы, но оставила одну в семье. Всё, что у тебя было в этом мире тогда — это надежда, утешение и счастье. Ты выросла прямо у нас под сердцем.

Услышав слова матери, Амина больше не видела эту комнату глазами — зато её видело только сердце, словно юность воскресла в этих стенах, в этом ковре, в этой постели, в матери, и в ней самой. Отец вновь вернулся к жизни и занял своё прежнее место; Амина же снова прислушивалась к ласковому воркованию матери, задумавшись об историях о пророках и чудесах, и вспоминая необыкновенные рассказы о ранних сподвижниках Пророка и о неверных, вплоть до Ораби-Паши [38] и англичан. Словно перед её глазами предстала вся прошлая жизнь со всеми её волшебными мечтами, надеждами и ожиданием счастья. Старуха-мать тоном подведения логического итога сказала:

38

Ораби-Паша Ахмад (1842(18420401) -1911) — государственный и военный деятель Египта. Сын крестьянина из Нижнего Египта. Получил образование в военной школе в Каире, затем дослужился до чина полковника. В 1879 году участвовал в выступлении египетских офицеров против иностранного контроля над Египтом и засилья турок в египетской армии. В 1881 году возглавил выступление Каирского гарнизона, проходившее под лозунгом «Египет для египтян», приведшее к отставке правительства хедива и созданию национального правительства, в котором Ораби-паша получил пост военного министра. После бегства хедива Тауфика в 1882 году фактически власть перешла в руки Ораби-паши. Летом 1882 года командовал египетской армией в англо-египетской войне, 13 сентября его войска были разбиты при Тель аль-Кабир, и 15 сентября он был взят в плен англичанами. Приговорён к смертной казни, которая была заменена пожизненной ссылкой на остров Цейлон. В 1901 году был помилован и вернулся в Египет.

— Разве Аллах не сберёг и не сохранил тебя?!..

При том, что слова матери прозвучали как утешение, они напомнили Амине о её нынешнем положении, и заставили очнуться от этого сладкого сна о прошлом и вернуться в уныние настоящего, подобно тому, кого одно единственное слово соболезнования, сказанное с хорошим намерением, заставляет страдающего вновь испытать муки. Она оставалась подле матери с чувством какой-то острой пустоты, которое испытывала лишь во время болезни. Это чувство было ей очень неприятно и тягостно. Долгий разговор с матерью занимал её внимание лишь наполовину, тогда как другая половина её была охвачена тревогой. Когда в полдень Садика принесла им поднос с обедом, старуха обратилась к ней, чтобы успокоить дочь:

— Ну вот, теперь пришла надзирательница, которая уличит тебя в кражах.

Но Амину на тот момент не волновало, крадёт ли эта женщина или, наоборот, хранит верность своей хозяйке. Садика ничего не сказала в ответ в знак почтения к гостье, с одной стороны, а с другой, потому что она уже привыкла и к резкости, и к нежности госпожи, и оставила их вдвоём.

Когда настал полдень, тоска Амины по дому лишь усилилась, ибо как раз в такое время её супруг возвращался домой обедать и вздремнуть, а после того, как он выходил из своей лавки, один за другим возвращались и сыновья. В её воображении, которое она черпала в страданиях

и нежности, она отчётливо видела и свой дом, и его обитателей, словно они были рядом. Видела она и супруга: как он сам, без её помощи, снимает с себя кафтан и джуббу, и боялась, как бы он ни привык обходиться без неё с тех пор, как она вынужденно отдыхала. Она попыталась прочесть мысли, что кружились в его голове; заметил ли он ту пустоту, что осталась после неё в доме, и что он ощутил, когда не обнаружил в доме и следа от неё, не помянул ли её по той или иной причине?… А вот и сыновья возвращаются, вот они мчатся в столовую, соскучившись по кофейным посиделкам, и видят, что место её пустует, спрашивают о ней, а сёстры отвечают им угрюмым взглядом, да слёзы льют. Интересно, как воспримет эту новость Фахми, и поймёт ли Камаль, — тут сердце в груди её отчаянно забилось — что её нет рядом? И долго ли они совещались?…Чего они ждут?…

А может, они уже на пути к ней?… или им приказали не сметь и думать о том, чтобы навестить её?… Они должны уже быть в Харафише… Скоро увидим…

— Ты со мной разговариваешь, Амина?..

Своим вопросом старуха-мать оборвала её фантазии, и она с удивлением, к которому примешивался стыд, уставилась на неё, если вообще вникла в её слова. Она вышла из своих потаённых размышлений, которые, сама того не зная, начала высказывать вслух, а мать своими ушами уловила её заострённое чувство, и потому Амина сочла необходимым откликнуться:

— Я спрашиваю себя, мама, придут ли дети навестить меня?

— Думаю, что они уже пришли…!

С этими словами старуха навострила уши и вытянула вперёд шею, а Амина молча прислушалась. И тут до них донёсся стук в дверь. Кто-то быстро и последовательно колотил в дверь, словно в нетерпении молил о помощи, и по этим нервным ударам она поняла, что производит их кулачок Камаля — точно так же он стучал и в дверь их домашней пекарни. Амина поспешила в прихожую, зовя Садику открыть дверь, а затем выглянула с перил и увидела мальчика — тот перепрыгивал ступеньки, а вслед за ним — Фахми и Ясин. Камаль повис на шее матери немного дольше других, а потом они вошли в комнату, и задыхаясь и путаясь в словах, заговорили все вместе, так что ни один не мог разобрать, что говорит другой. Когда же они увидели бабушку — та стояла, распростёрши объятия, с сияющей на лице улыбкой в знак приветствия и переполненная от счастья и любви к ним, — то сразу же разом замолчали и подошли к ней один за другим. Воцарилась молчание, нарушаемое лишь звуками поцелуев, которыми они обменивались, а под конец Ясин с какой-то грустью и оправданием в голосе воскликнул:

— У нас теперь нет дома, и не будет, пока вы не вернётесь.

Камаль бегом побежал в её комнату, словно в убежище, и в первый раз откровенно заговорил о своём намерении, которое скрывал и дома, и по дороге сюда:

— Я останусь здесь вместе с мамой… и не вернусь с вами…

Фахми же долго пристально глядел на неё и молчал, словно желая поговорить с ней одним только взглядом. По его молчаливому красноречивому взгляду она поняла, какие чувства бушевали у них у всех в груди. Он любил её ничуть не меньше, чем она его, однако в своих разговорах с ней он очень редко упоминал о чувствах, рассказывая лишь о собственных мыслях, словах и делах. В глазах её мальчик увидел боль и стыд, отчего его переживания только усилились, и он печально произнёс:

— Это ведь мы предложили тебе выйти из дома, и сами же поощрили тебя, и вот теперь ты здесь влачишь наказание…

Мать смущённо улыбнулась и ответила:

— Я не ребёнок, Фахми, мне просто не следовало так поступать…

На Ясина произвёл большое впечатление их диалог. Из-за чрезмерной чувствительности страдания его только возросли, ведь именно он был в ответе за то злополучное предложение, а потому так долго колебался — извиниться ли перед ней вновь за то, что он предложил ей прямо при бабушке, чтобы та упрекнула его или даже затаила злобу на него, или же промолчать, несмотря на желание как-то развеять свою неловкость. Наконец он преодолел свои сомнения, по-своему истолковав слова Фахми:

— Это на нас лежит грех, а обвиняют во всём вас, — он сделал особый упор на последние слова, словно тем самым оказывая давление на упрямство и твёрдость отца. — Но вы вернётесь и обязательно рассеете мрачные тучи, что сгустились над всеми нами.

Камаль взял её за подбородок и потянул к себе, обрушив на неё лавину вопросов — и о том, что значит «она покинула их», и сколько продлится её пребывание в доме у бабушки, и что случится, если она вернётся домой вместе с ними, и тому подобные, на которые он не получил ни единого достойного ответа, дабы успокоиться. Но успокаивать его было бесполезно, ибо он решил остаться с матерью там, где она находилась. Хотя сомнительно было, сможет ли он исполнить своё решение. После того, как каждый из них выразил свои чувства к матери, разговор принял иной оборот, и они стали рассматривать всю ситуацию серьёзно, ибо как сказал Фахми, «говорить о том, что было, без толку, вместо этого следует спросить самих себя о том, что теперь будет». Ясин ответил на этот вопрос так: