Как бы волшебная сказка
Шрифт:
– Помню.
– …и мы скакали по тому зеленому лугу. В какой-то момент ты заставил лошадь перепрыгнуть ручей.
– Помню. Мы были там вместе много раз.
– Мы взвились в воздух… В каком это смысле «много раз»? Миг, когда мы летели, прежде чем опуститься на другой берег. Воздух напоен ароматами трав. Я не знала, что меня ждет впереди. Хочу пережить это снова: тот миг…
– Ты вернешься в то мгновение.
Он раскрыл ладонь, и я увидела у него в руке одну-единственную кроваво-красную ягоду.
И это все повторилось.
Лошадь, взмывшая в воздух, не то чтобы застывшая, но и не движущаяся, буйная
– Нельзя так слишком долго, – вспомнились его слова.
И я кивнула, так как нутром чувствовала, что это правда, и мы вернулись назад, и вот я что-то пью из крохотного стаканчика – нет, какая-то жидкость льется из моего рта и наполняет крохотный стаканчик у меня в руке, и я протягиваю его обратно ему – нет, он берет его у меня, – и жидкость в стаканчике устремляется вверх, вопреки силе тяготения, в багрянистую массу между его пальцами и вновь обретает форму блестящей красной ягоды, и я говорю: «Да, уверена», а потом он заговорил и улыбнулся, и, хотя слова его были неразборчивы, я поняла, что он сказал: «Уверена, что хочешь этого? Назад возврата нет». Моя голова сама собой кивнула. «Уверена? Да, уверена? Да». И он с ягодой на ладони.
Я помотала головой, сильно, стряхивая все это с себя, как собака отряхивается от воды, и очнулась, сидя на коленях и скрестив ноги, точно в той позе, что прежде, словно ничего не произошло.
Я была потрясена:
– Что это было только что?
– Мы вращали время в обоих направлениях.
– Ты дал мне наркотик?
– Это ягода. Теперь ты знаешь, как это делается, и можешь делать сама.
– Что это за ягода?
– В твоем мире такие ягоды не растут. Но есть кое-что, что тебе следует знать. Если будешь проделывать это снова и снова, забудешь…
– Забуду что?
– Боже мой! – Он улыбнулся этой своей улыбкой, которая так меня бесила. – Не помню. Забыл!
29
Когда я разбираюсь в себе и своем способе думать, то прихожу к заключению, что дар воображения значил для меня больше, чем любой талант абстрактного, позитивного мышления.
Питер позвонил Андервуду и рассказал о том, что сообщил ему дантист. Реакции психолога он опасался: немыслимо, сказал он Андервуду, чтобы эта женщина была кем-то, кроме Тары. Как только дантист сообщил ему свое невероятное заключение, Питер поехал к Таре. Зная, что это бессмысленно,
Она четко представляла последовательность событий. Даже била его тем же оружием и доказала, к его удовлетворению, что помнит их детство лучше, чем он. Идея самозванства была лишена смысла: их родители не имели серьезных денег, которые она могла бы надеяться унаследовать, так что для такой неординарной аферы не было финансового мотива. У Тары была большая родинка рядом с подмышкой и другая, поменьше, на горле плюс несколько мелких характерных черточек, которые Питер хорошо знал.
Обо всем этом он сказал Андервуду, чтобы у того не осталось и тени сомнения.
Андервуд выслушал его. Сказал, что думал о случае Тары. Но больше сказать не готов. Прежде всего, по этическим соображениям. Поэтому Питер спросил, не будет ли Андервуд возражать, если сам Питер выдвинет одну-две теории.
– Это будут теории вашей жены?
– Да. Мы с ней пошарили в интернете.
Андервуд обхватил голову руками и прикинулся удрученным:
– Давайте выкладывайте.
– Существует состояние, – сказал Питер, – называемое гипопитуитаризм, или, иначе, недостаточность функции гипофиза, – дефект, при котором секреция некоторых гормонов, связанных с питуитарной железой, заблокирована. Причиной может быть заболевание или мозговая травма, но часто это результат угнетения гормонов роста. Например, если Тара перенесла травму, когда пропала или была похищена, то ее мозг перенес шок, перекрыл поступление гормона и постоянно тормозит ее физическое развитие. Насколько это распространенное явление?
– Нераспространенное, – ответил Андервуд. – Но и не совсем неизвестное. Я уже об этом думал.
Питер также предположил, что, если Тара подверглась насилию, она могла заглушить в себе память об этом случае – случае, который, вероятно, ассоциировала со взрослой жизнью, – и предпочла оставаться ребенком.
– Кое-что в этой теории не сходится, – сказал Андервуд. – Ваша сестра говорит не как ребенок. Да и по уму совсем не ребенок.
– Да. Что называется, пальцем в небо.
– Что вы хотите, чтобы я сделал еще?
– Хотелось бы узнать, нет ли каких-нибудь таких анализов…
– Анализов на гипопитуитаризм.
– Да.
– Вы подгоняете подкову под размер и форму копыта, что ли?
Питер проигнорировал слова Андервуда:
– Чтобы хоть исключить возможность этого. В смысле, гипопитуитаризма. А тем временем посмотрим, удастся ли вам докопаться до сути того, что произошло в тот день в Аутвудсе. То есть если вы готовы продолжать наблюдать ее.
– Не забывайте, мистер Мартин, это вы мне платите.
Андервуд отправил Питера с его теориями подождать в приемной и пригласил Тару, которая села на облюбованное место у окна.
– Могу я спросить тебя, Тара? – (Был ранний вечер; за окном сгущались сумерки и мерцали фонари.) – Теперь, когда ты уже несколько дней провела дома и как-то обжилась, могу я спросить тебя: что, ты думаешь, с тобой случилось?
– У меня нет для вас другой истории, если вы это имеете в виду.
– Значит, ты веришь, что какое-то время жила с фейри?