Как хорошо быть генералом
Шрифт:
– Тогда второй вопрос, - быстро сказала Анюта.
– Постой, я ж не ответил.
Истомин пришел в себя, как вынырнул из-под воды: даже в ушах звенело.
– Почему же?.. Все очень-очень понятно... Скажи, а твоя жена спокойна?
Заладила: спокоен, спокойна...
– Абсолютно!
– сказал так поскорее, чтобы не думать, не анализировать суть, зря не мучиться. А Анюта заметила.
– Вот и врешь, - спокойно сказала она.
– Жить с тобой - сплошная нервотрепка.
– Ну уж!..
– Истомин отлично знал, что он не сахар, но сей факт его не тяготил, он даже в меру гордился им: вот
– И потом: ты-то что волнуешься? Ты свое со мной отжила. Или отмучилась, а, подруга?..
– Отжила...
– эхом повторила Анюта.
– Слушай, - окончательно обозлился Истомин, - если ты помнишь, не я от тебя ушел, а ты от меня. Собралась, сказала "прощай!" и пошла к мамочке. А я остался. Один, между прочим. И ведь звонил тебе, говорил: не дури, вернись. А ты?
– А я не вернулась.
– Почему?
– Ты не хотел.
– Ты что, дура? Я же звонил...
– Истомин, перед кем ты ломаешь комедию? Передо мной? Не надо, я театр не люблю. Разве что перед собой... Ты ведь не жил со мной, ты _существовал_, ты тяготился и домом, и мной, и мамой - она умерла в прошлом году, - ты придумывал любой предлог, чтобы уйти. И все бы ладно: ну не нагулялся мужик, молодость в нем играет, но зачем ты на меня давил?
– Я тебя давил?! Окстись, подруга!
– Давил, Истомин. Ты разогнал всех моих друзей: они тебя не устраивали, они были для тебя примитивными, они ходили в походы и пели у костра песни, которые ты не понимал. Ты не дал мне пойти в аспирантуру: женщина не должна быть слишком занятой, любая эмансипация, по-твоему, имеет границы. Ты отнимал у меня дело, но ничего не давал взамен. Ни себя не давал, ни дома... В самом деле, Истомин, зачем ты заставлял меня сидеть в четырех стенах? Для порядка? Зачем мне был дом без тебя? Без тебя я прекрасно жила с мамой... Кстати, и с ней ты меня постоянно ссорил, ты настраивал меня против нее, и я верила, верила - тебе, потому что любила тебя, и мама уходила от меня, уходила, а когда я вернулась к ней, она была для меня другой, не прежней, я уже смотрела на нее твоими глазами, меня раздражало то, что раздражало тебя...
– Ты же работала.
– Я потеряла темп, Истомин, потеряла кураж. Я работаю по инерции, потому что так надо, потому что все работают и есть хочется... Я согласна, согласна, я не Эйнштейн и даже не Софья Ковалевская, пороху бы я не изобрела, но я _хотела_ работать. Истомин, я _хотела_ изобретать порох, а ты мне очень разумно объяснил, почему это глупо, почему этого делать не следует...
– И ты поверила?
– Я не поверила, я подчинилась. Мы всегда подчиняемся тем, кого любим.
– Ишь ты, "любимо... Я слыхал, ты потом замуж вышла?
– Да. За одного из тех, кого ты разогнал.
– Хороший парень?
– Наверно.
– Что ж разошлись?
– Он по-прежнему ходил в походы, Истомин, и пел у костра песни, которые уже мне не нравились.
– А при чем здесь я?
– Ты начал меня подгонять под свой размер, начал ломать, а потом тебе надоело и ты махал топором по инерции, по обязанности, скорее даже отмахивался. И вот когда я поняла, что тебе _надоело_, я ушла. Но ты прилично надо мной потрудился, полработы - твои, честно... Это страшно жить полуфабрикатом, Истомин: я еще не стала тобой, но уже не была
– Я тебя не понимаю, - нервно сказал Истомин.
– Все ты понимаешь, не ври. Ты же у нас инженер человеческих душ, как ты сам о себе думаешь. Ты же не смог быть просто инженером, не захотел, и, наверно, правильно сделал. Ты нашел призвание, Истомин?
– Я его не искал. Я знал о нем всегда: и когда был студентом, и когда стал инженером... Кстати, подруга, не ты ли мне долдонила: пиши, пиши, пиши? Не ты ли убеждала: бросай к черту свои самолеты, кропай нетленки?
– Я долдонила, я.
– Значит, понимала меня? Прониклась, так сказать, ситуацией...
– Я всегда тебя понимала. Поэтому и ушла...
– Опять двадцать пять, отдай за рыбу деньги!
– В сердцах Истомин пустил непонятное крылатое выражение, ненавязчиво полученное им в наследство от далеких рязанских предков.
У него постепенно крепло желание открыть на ходу правую дверь и легонько подтолкнуть в мелькающее пространство непрошеную спутницу. Но кого, спрашивается, подтолкнешь, если спутница сама утверждает, что ее нет, что она - облако в джинсах популярной фирмы "Ли"? Да и если б была как можно! Истомин свято чтил Уголовный кодекс, любил к месту его цитировать, да и гуманен он был, "инженер человеческих душ", миролюбив и кроток, тараканов - и тех жене доверял давить, сам не марал подошвы домашних тапок.
Поэтому, сменив гнев на милость, хотел сказать что-то нейтральное, теплое, душевное, но не успел. Сзади, как гром небесный, раздался трубный глас дорожного бога, усиленный казенным репродуктором:
– Водитель автомашины ноль три - двадцать, прекратите движение и поставьте транспортное средство на обочину.
Истомин матюкнулся про себя, лихорадочно соображая, что же он такое сотворил, какой пункт священных правил дорожного движения ненароком нарушил. Семнадцать лет непрерывного водительского стажа - в любое время года, в любую погоду, и в снег, и в ветер, и в звезд ночной полет научили его не нарушать по неведению: водители с таким опытом если и нарушают, то сознательно, они смело идут на вполне обдуманный риск, не опасаясь вредных для себя последствий.
Похоже, скорость превысил, решил Истомин и погнал, тормозя, "жигуль" на обочину.
Канареечных цветов машина ГАИ объехала истоминское транспортное средство и встала чуть впереди. Из нее неторопливо вылез невысокий, но крепкого телосложения капитан и, лучезарно улыбаясь, направился к машине ноль три - двадцать. Истомин тоже вышел на волю и ждал капитана, улыбаясь ничуть не менее лучезарно.
– Инспектор ГАИ капитан Спичкин, - представился капитан Спичкин. Почему нарушаете, товарищ водитель? Почему вы двигались по трассе со скоростью сто километров в час?
– Не иначе случайно. Не иначе задумался, - срочно повинился Истомин, лихорадочно между тем вспоминая, где он слышал фамилию Спичкин как раз в приложении к работнику доблестной Госавтоинспекции.
– Я, товарищ капитан, сто лет ничего не нарушал, мне это по должности не положено.
– И он протянул Спичкину ворох красивых удостоверений, где говорилось, что без него, без Истомина, советская милиция пропадет, захиреет.
Капитан Спичкин все удостоверения внимательнейшим образом рассмотрел, вернул Истомину и сказал не без должного уважения в голосе: