Как хорошо быть генералом
Шрифт:
– Это все, конечно, хорошо, Владимир Петрович, но можно мне одним глазком глянуть на ваше _водительское_ удостоверение?
– Что за вопрос, товарищ капитан!
– засуетился Истомин, полез в карман за правами, и вдруг его - не карман, вестимо, а Истомина - осенило: Слушайте, а вас случайно не Валерианом Валериановичем зовут?
– Так точно, - ответил Спичкин, немало удивившись и удивление свое от нарушителя не скрыв.
– А откуда вы знаете?
– Мне о вас рассказывал мой друг, известный артист театра и кино Станислав Политов,
– Было дело, - зарделся и потупился мужественный капитан.
– А что он вам говорил?
– Только хорошее! Только слова благодарности!
– уверил капитана Истомин.
– Но, помнится, он называл вас старшим лейтенантом... И вообще: вы же были в Москве...
– Меня повысили в звании, - сообщил Спичкин, - и бросили на прорыв. Я теперь в области батальоном командую.
– В голосе капитана звучала законная гордость, а вовсе не сожаление о потерянном теплом московском местечке. Он козырнул: - Можете следовать дальше, Владимир Петрович, только следите внимательней за показаниями спидометра.
– Непременно, - горячо уверил его Истомин, - глаз с него не спущу.
– А вот это лишнее, - солидно пошутил Спичкин, - глаз надо с дороги не спускать. Помните, что вы не один на ней. Не забывайте о других. Вы успеете среагировать - встречный запоздает, вот и авария...
И, опять козырнув, направился к своей "канарейке". Но вдруг обернулся, сказал застенчиво:
– А товарищу Политову - мой большой привет...
– Передам, - пообещал Истомин, очень собой довольный, очень довольный собственной памятью, опять - в который уже раз!
– выручившей его, довольный своей удачливостью, своим тонким чутьем, позволяющим ему легко ориентироваться в темном лесу чужой психики. В данном случае милицейской.
Анюты в машине не было. То ли она испугалась капитана Спичкина, то ли вышел временный срок ее пребывания в дороге Москва - Ярославль и она, как собиралась, вернулась к своим расчетам, к своим больным и беременным сотрудникам, но испарилась она из машины как сон, как утренний туман.
А может, она и была сном или утренним туманом... Зато на ее месте, на правом сиденье, сидел некто плотный, темно-зеленый, низенький и пыльный, в картонном каком-то сюртучке и полосатых аэробических гольфиках, сам перепоясанный потрескавшимся от времени сыромятным рыжим ремешком. Сидел он, откуда ни возьмись, на правом сиденье, ерзал на нем, подскакивал, гнусно подмигивал Истомину, мерзко подхихикивал, чем-то шуршал бумажно.
– В чем дело?
– намеренно хамским тоном спросил Истомин, не садясь в машину, а ожидая на обочине, пока непрошеный субъект выкатится из белого домика на колесах, очистит помещение.
– Ехать надо, Истомин, ехать. И поскорее, поскорее, тебя там ждут не дождутся. Включай зажигание и погоняй, погоняй, пока Спичкин не очухался, - скороговоркой зачастил субъект.
Голос у него был тонкий, даже писклявый, неинтересный голосишко был у картонного типа. Поскольку имени у него не окажется -
– Ты кто?
– ошарашенно спросил Истомин.
– Садись, говорю. По дороге все разъясню.
Истомин сел за руль, этаким роботом-автоматом тронул "жигуль", лишь в зеркальце заднего обзора машинально отметил, что капитан Спичкин развернул свою птичку-канарейку и помчал ее в сторону столицы, в сторону дислокации вверенного ему гаишного батальона.
– Хорошо водить научился, - похвалил Истомина Безымянный, - уверенно держишься, не лихачишь. А ведь, помнится мне, еще в институте права получил, так?
– Где получил, там и получил. Тебе-то какое дело, - грубо ответил Истомин, разгоняя авто до разрешенных властями девяноста километров в час.
– Откуда ты взялся такой красивый?
– А что?
– Безымянный нахально развернул к себе зеркальце, посмотрелся в него.
– Мальчик что надо!
– Вернул зеркальце в прежнее положение. Твоих рук дело.
– Как это - моих?
– Твоих и немножко твоей жены, которая законно уступила мне место в этом легковом мустанге. Ты считал, она чертила.
– Что считал? Что чертила?
– Истомин вконец запутался, задурил ему голову Безымянный, запудрил, запылил мозги вековой пылью.
– Что, что... Меня, вот что. Не узнаешь?.. Я - твои дипломный проект, краса и гордость выпуска одна тысяча девятьсот не будем говорить какого года. Золотая медаль студенческих научных обществ.
– И Безымянный достал откуда-то из недр зеленого сюртучка потускневший кружок медали на выцветшей красной ленте, повертел ею, медалью то есть, на зуб попробовал, сплюнул, спрятал, спросил: - Теперь узнал?
– Ах вот оно что!
– облегченно засмеялся Истомин.
– Смутно припоминаю проектик. И впрямь краса и гордость выпуска. Меня ж благодаря тебе на кафедре оставили, ассистентом, предложили тебя доработать, превратить в диссертацию и защититься. Кандидат технических наук Истомин. Звучит? рассмеялся вроде бы иронично, но сквозь деланную иронию прорывалась этакая горькая смешинка, этакая ностальгическая грустинка, этакая нежная лукавинка: мол, не стал бы писателем - был бы и вправду главным инженером, генералом от техники, самолетным великим конструктором, для кого "первым делом, первым делом самолеты".
Но Безымянный всю картинку обгадил.
– Не звучит, - пропищал он.
– Не вышло из тебя кандидата. Продал ты свое кандидатство за тридцать сребреников.
– Что ты имеешь в виду, хам?
– обиделся только что разнежившийся Истомин.
– Ушел в борзописцы. Поменял призвание на легкий хлеб.
– Это у кого легкий? У меня?
– возмутился Истомин.
– А ты сидел за письменным столом по десять часов в день? А ты дописывался до такой степени, что даже читать ничего не мог? Даже детективов... А ты геморрой себе нажил - от вечного сидения то за столом, то за рулем, то в президиуме?