Как игрушки пошли учиться

Дитрих Александр Кириллович

— Было,— согласился я.— А за ботинки-то влетит...

— Еще как! — с лихостью осужденного отозвался Владик.— Отец — ничего, он сам такой был, а мама... Она ботинки совсем недавно купила.

— Да-а... Когда-то я тоже немало обуви тут профутболил. Дело наше такое — куда денешься?

— А кем играли?

— Кем попало, но больше — в воротах.

— Значит, в штаб это вы приходили?.. — помолчав, сказал Владик.— Я потом догадался.

— Уж так вышло. Сперва я хотел окликнуть тебя, но, понимаешь,

очень уж интересно было послушать.

— Интересно? Вам? — Владик покосился на меня, не шучу ли.— Вы же про все водяные дела лучше меня знаете.

— Гм... Видишь ли, взрослые довольно скверно устроены — может, они и вправду знают все на свете, только совсем по-другому. Порой для нас даже очень сложное — просто, но вот самое главное — удивительность — пропадает.

— Удивительность? — Владик остановился, наморщил лоб, пошевелил толстыми губами и тяжело вздохнул: — Вчера стоял за хлебом, и вдруг в самое ухо: «Ау, проснись, мальчик!» А я и не спал, я задумался: «Что если космонавт в космосе заблудится? Лечу — и ни Земли, ни Солнца...»

В классе тоже: сижу слушаю и вдруг нечаянно оказываюсь где-то в горах или иду по незнакомому городу. Вызовут — «Чудобыльский!» Я встаю и хлопаю глазами. Ну, все, конечно, смеются.

Меня вообще считают каким-то непутевым. А мне скучно жить обыкновенно. Ну не хочу я делать электрогитару, копить на проигрыватель, говорить просто так и думать о разных пустяках... Иногда мне кажется, что я вот-вот откуда-то вынырну. Насовсем вынырну. И все станет просто и спокойно. Может, это и к лучшему.

— Знаешь, лучше будь таким, как есть, не торопись выныривать.

— А вы разве знаете, из чего?

— Кажется, догадываюсь. Это когда видишь на старой, облупленной стене то корабль, застигнутый бурей, то битву конников... А потом снова глянешь — стена и стена. Так?

Владик повернулся ко мне, рот его был приоткрыт, а глаза... Я впервые увидел его глаза — то есть я видел их и раньше, но только теперь заметил, как они могут изменять все его лицо. Глаза словно бы распахнулись, потемнели, и не стало пухлых щек, широкого носа картофелинкой, теперь, наконец, передо мной был тот непонятный, удивительный маленький человечек, который был «на ты» с чудесами и умел сочинять сказки.

— Я... я все такое еще и на обоях вижу. То море, то сражение, то лес,— растерянно и радостно сказал Владик.— Я сначала зажмуриваюсь и рассказываю себе, что вчера видел, потом смотрю — и все оживает. Даже такое замечаю, чего раньше не углядел. А на стене, что перед моим окном, я ведь тоже видел корабль. Он почти скрылся в волнах, мачты сломаны, парусов уже нет — ураганом сорвало...

— Мачты сломаны. Но парусов, по-моему, там вообще не могло быть.— припомнил я.— Корабль-то с трубой, а из трубы — дым.

— Точно! — воскликнул Владик.— Вы что, мою стенку видели?

—

Не знаю, какая твоя, я свою вспоминаю. Комнатка была маленькая, темноватая, окно выходило прямо на стенку.

Владик задумался о чем-то, потом спросил:

— А штаб? Как вы про штаб узнали?

— Что ж тут узнавать, если я в этом сарае тоже когда-то был не последним человеком.

И тут Владик сказал такое, что у меня от неожиданности все слова застряли в горле.

— Вы были командиром разведки, да?

— Ком... Раз... Кха! Верно! Командиром разведки. Но этого ты никак не можешь знать.

— А ведь знаю! — восторженно хлопнул себя по коленке мой приятель.— Оказывается, я вас давно знаю. Вот оно что получается. А начальником штаба у вас был Гриша Чернов.

— Д...да. Ныне доктор физико-математических наук Григорий Чернов. Только теперь я уже ничегошеньки не понимаю.

— Э-э! — Владик хитро прищурился.— Разве можно забывать военную тайну? Сами прятали, а теперь... Ну, железная коробка в печной трубе, неужели не вспомнили?! Там на бумажке все ваши имена и еще какая-то карта.

Словно вспыхнуло что-то в памяти: как я мог забыть коробку из-под зубного порошка?! В этом «сейфе» хранились штабные документы: наши имена, должности, пароли. А на карте был изображен неведомый географам остров-крепость, откуда уходили наши придуманные быстроходные крейсера мстить фашистам. За Ленинград, за Севастополь, за ночные бомбежки Москвы, а еще за испанских сирот — детей отважных бойцов-антифашистов. (В десятом классе учились две девочки-испанки, беззащитный пароход, на котором они плыли к нам с другими беженцами, расстрелял фашистский крейсер.)

Мы сели на сложенные доски. Я рассказал Владику о нашей карте, а Владик о том, как он с приятелями ломал голову над тем, где находится этот остров с зарытым кладом (иначе зачем же было прятать карту?).

— А у меня тоже есть карта,— помолчав, сказал Владик.— И на ней придуманная страна... Кто туда попадет, с тем обязательно случаются всякие чудеса.

— Любопытная страна. И что же с тобой там приключалось?

— Разное... Много чего.

— А все-таки?

— Длинная история.

— Расскажи, спешить некуда.

Владик посмотрел в небо, прищурил глаз, пошевелил губами.

— Что ж рассказывать... Как я в эту страну раньше попадал, уже позабылось, а в последний раз...

— Вот про последний раз и расскажи.

— Ну да! А если в этой истории я окажусь каким-то... чудаком — лопухом?

— Думаю, что ты преувеличиваешь. А может, так для рассказа и надо?

— Гм... Я тогда сам на себя злился, потому так и получилось. Нет, моей малышне я все равно буду рассказывать не про себя. Придумаю какого-нибудь чудака, и пускай все случится с ним, а не со мной.