Как мы росли
Шрифт:
Ребята перешли площадь и вышли на улицу, на которой теперь в особняке жила Варина бабушка. Здесь, как и на других улицах Москвы, было пустынно, редко встречались прохожие. Ржавые трамвайные рельсы на мостовой были покрыты глубокими лужами. Стены домов — в пятнах копоти от печных труб, которые торчат прямо из форточек. Кажется, взять бы кисть да помыть, покрасить всё заново, чтобы было на что порадоваться весеннему солнцу.
Ребят нагнала Люськина тётка. Она шла прямо по лужам, размахивая узелком, который так и не взял Петька на фронт.
—
Оксана Григорьевна уже знала её: вместе с бабушкой Люськина тётка приходила в детский дом помогать шить и чинить.
— Это ваш старший? — спросила тётку Оксана Григорьевна.
— Старшая была племянница — царство ей небесное, хорошая была девка! А Петька за ней, второй… Ещё Витька да вот Люська. — Тётка разыскала глазами среди ребят Люську и крикнула: — Застегнись! Идёт — душа нараспашку. Застудишься.
Люська поскорее застегнула пальто. А тётка продолжала говорить громко, будто кричала на кого-то:
— Всё воюем. Богатые — племя злое, так бы они всех нас и придушили! Грозят за дом, в который нас поместили! Вы что думаете! Да-да… Недавно мою я лестницу, гляжу, входит женщина. Я спрашиваю: «Вам кого?» Она молчит, а сама глазами всё зырк, зырк, а потом на меня: «Что это ты водой на паркет брызгаешь? Приедут хозяева — отвечать придётся». — «Какие это хозяева вернутся?» — я её спрашиваю. Такое меня, дорогая барышня, зло взяло! Я говорю: «И вспоминать не желаю про этих хозяев!» Она — к двери. Я — за ней. Ушла, а где-нибудь притаилась — следит, как мы в ихнем доме живём. Ждёт, когда им возвращать его будут обратно. Только хоть я тёмная и неграмотная, а думаю — не будет этого! Не за то кровь люди проливают! — Тётка остановилась около особняка. — Ну, я пришла, — сказала она. — А вам счастливо дойти.
Тётка хлопнула тяжёлой дверью, поднялась по широкой мраморной лестнице к себе в комнату и на весь дом заголосила:
— На кого ты меня покинул, Петенька!
Оксана Григорьевна с ребятами пошла дальше.
— Это кто же, сама буржуйка приходила или кого присылала? — спросил Наливайко.
— Может быть, и сама, — сказала Оксана Григорьевна. — Из домов-то их выгнали, а из России нет. Многие ещё остались, спрятались.
— А где они теперь живут? — спросила Варя.
— Где живут? А где придётся, кто где сумеет.
— Их всех надо переловить, на всей земле, до одного, тогда и война кончится! — сказал Наливайко.
Вечером
Вечером Варя бежала по лестнице, перепрыгивая через две — три ступеньки, и вдруг чуть не споткнулась. Навстречу ей шла «Пиковая дама» с закопчённой кастрюлькой в руках. Она еле-еле поднималась по лестнице. Видно было, что ей очень плохо.
— Давайте я вам помогу, — сказала Варя.
— Помоги, — ответила «Пиковая дама». Губы у неё были совсем синие. — На, держи, а то я сейчас уроню.
Варя взяла у неё из рук кастрюльку,
— Теперь скоро дойдём… А вы опирайтесь, опирайтесь!
Наконец они остановились у двери. «Пиковая дама» стала вставлять ключ в замок — пальцы у неё не сгибались.
— Давайте я, — сказала Варя. И, поставив кастрюлю на пол, вставила ключ, повернула его и распахнула дверь.
«Пиковая дама», охая, остановилась на пороге.
— Это вы? — вдруг раздался мужской голос.
— Да, — сказала «Пиковая дама». — Мне так плохо… что-то с сердцем. Я еле дошла…
И Варя увидела в кресле мужчину. Он быстро вскочил и закричал какие-то непонятные слова. «Пиковая дама» обернулась к Варе:
— Кто тебе разрешил войти в комнату? — Она толкала Варю в грудь и шептала: — Убирайся! Уходи, уходи!
Варя попятилась; дверь перед ней захлопнулась, щёлкнул ключ, и всё смолкло.
Варя сначала ничего не поняла, а потом горькая обида захлестнула её маленькое сердце. Всхлипывая, она побежала назад. Оксана Григорьевна, широко расставив руки, поймала её и крепко-крепко прижала к себе:
— Кто тебя поколотил?
— Никто меня не колотил.
— А почему тогда дивчинка плачет?
— А я не плачу, — сказала Варя и вдруг громко зарыдала, уткнувшись Оксане Григорьевне в мягкий, пуховый платок на груди.
Оксана Григорьевна усадила Варю рядом, погладила по голове.
— Перестань плакать, — говорила она. — Лучше мы с тобой потолкуем.
И Варя рассказала Оксане Григорьевне про свою горькую обиду:
— Я не знала, что она такая злющая. Помогала ей, жалела, как бабушку, а она как давай пихаться! И дядька у неё злой.
— Какой дядька? — переспросила Оксана Григорьевна.
— Какой? У неё в комнате, в темноте, сидит.
— Ну, вот что, — сказала Оксана Григорьевна. — Плакать нечего. Она — старый, больной человек, у неё свои странности. На тебе книгу, и беги к ребятам. Я сейчас приду и буду вам читать, а вы до меня посмотрите картинки. Мне на минуточку надо зайти к Михаилу Алексеевичу.
Варя с книжкой побежала к ребятам, а Оксана Григорьевна пошла к Чапурному.
— Так, так, — приговаривал Михаил Алексеевич, слушая Оксану Григорьевну. — Как же нам лучше поступить? Дело-то серьёзное…
Оксана Григорьевна в этот вечер читала ребятам «самую интересную на свете книжку» — про собаку Каштанку, о том, как Каштанка потерялась и как она потом научилась выступать в цирке. Ребята сидели вокруг печки и слушали.
Чапурной сидел в это время на площадке у запертой входной двери. В парке, куда выходили окна из комнаты «Пиковой дамы», дядя Егор большой лопатой раскидывал ещё не растаявший снег, а сам нет-нет, да поглядывал на окна. По дороге в райсовет летел, как птица, в своей чёрной крылатке Пётр Петрович.