Как настоящий мужчина
Шрифт:
По дороге домой отец сказал: «Я пожертвовал школе пятьдесят долларов отнюдь не только ради престижа нашей семьи». Я промолчал, он продолжал: «Когда говорят деньги, все внимают. Таков закон жизни!»
Узнав о пожертвовании, мама не сказала ни слова. Отец же хотел знать ее мнение на этот счет, но она не раскрывала рта. Ее молчание рассердило отца. «Я не знаю, что с тобой происходит, — заявил он. — Когда я прошу тебя замолчать, тебя невозможно остановить. Когда же хочу, чтобы ты сказала хоть несколько слов, ты молчишь, будто немая».
Но мама упорно
«В чем дело, Констанция? — возразил отец. — Ты говоришь так, будто я совсем не проявляю о тебе заботы. Разве я пренебрегаю своими обязанностями? Ты достаточно получаешь от меня денег».
«Мне нужны не только твои деньги, Бенигно. Я почти не вижу тебя. Днем ты работаешь, а вечером я опять остаюсь одна. Были случаи, когда ты вообще не приходил домой».
«О Констанция, — с легкой усмешкой ответил отец, — не будь сентиментальна. Мы давно расстались с юностью. От жизни надо получать как можно больше. Надо жить».
«Но я не могу жить без тебя!» — воскликнула мама, готовая вот-вот заплакать.
«Увидимся позднее. Мне надо идти», — сказал отец и надел пальто.
Мама ушла в гостиную. Я услышал, как за отцом хлопнула дверь, и взялся за тетрадь по математике. Я вдруг почувствовал к математике особый интерес, и отнюдь не из-за улыбки миссис Тернер. Ну ее к черту! Меня заинтересовал сам предмет.
Я открыл тетрадь, но тут раздались звуки гитары. Мама играла в гостиной. Она запела грустную старинную испанскую песню, которую так любила и часто напевала мне в детстве. В молодости мама была хорошая гитаристка, а по словам отца, и прекрасная певица. У нее до сих пор хранятся фотографии, как она поет на сцене и на радио. Отец всегда говорил об этом с гордостью. «Все Филиппины были у ее ног. Пением она зарабатывала большие деньги. Она была удивительной!» — любил он похвастаться перед друзьями.
Слово «удивительный» было его любимым словцом. Если он хотел подчеркнуть что-то значительное, он всегда употреблял это слово.
Давно мне не приходилось слышать, как поет мама. Она не пела с того самого дня, как мы получили известие, что умерла ее старенькая мама, жившая на Лусоне, на севере Филиппин. Мама ни с кем не хотела разговаривать и только плакала. До утра она просидела в гостиной, оттуда раздавался звон гитары и старинные испанские песни. На следущий день я как дурак полез к ней с расспросами — отчего всю ночь она сидела и пела в темноте?
«Мне становилось легче. Я изливала ветру всю грусть свою и печаль».
Мама произнесла это, как заправский психоаналитик, я не стал продолжать разговор, сделав вид, будто все понял, но кто может по-настоящему понять психолога?
В этот злополучный вечер, как я тебе говорил, мне не хотелось встречаться с мамой. Я знал: отца дома нет, день был субботний, а по субботам он всегда уходил играть в бильярд с друзьями на Коламбас-авеню. Иногда
Я лег спать, однако мне не спалось. Что-то мешало. Я вспоминал Энни. Когда мы играли, Энни шепнула, что из всех гостей я — самый красивый мальчик.
Мои мысли прервал звук гитары, послышалось пение. Вновь звучала любимая мамина старинная испанская песня:
Ella su vuelo seguira basta encontrar
A su companero que se fue y no volvio…[43]
Какой уж тут сон… Меня начала мучить совесть. Мне казалось, что причиной маминого грустного настроения мое поведение.
Я зажег свет и решил поговорить с мамой.
Я вошел в гостиную. Мама сидела на софе, спиной к кухне, глаза ее были устремлены в окно. Она не видела меня. Я встал у нее за спиной, тогда она почувствовала, что не одна в, комнате, и повернулась ко мне. Слабый свет из кухни высветил ее лицо, оно было в слезах.
Смутившись, она резко встала, вытерла лицо рукавом блузы и попыталась улыбнуться.
«Ну, как вечер?» — спросила она и потянулась к шнурку лампы за софой.
«Хороший, мама». Ничего другого от волнения я придумать не мог. Мне так много хотелось ей сказать, я чувствовал свою вину, свою несправедливость, но не знал, как выразить эти чувства. При свете настольной лампы стали ярче видны слезинки, которые она не успела вытереть в спешке.
«Ты плакала, мама? — с трудом произнес я наконец. — Все из-за меня?»
«Нет, сынок, не из-за тебя».
«Уже так поздно, мамочка!»
Мама вновь села на софу. Она хотела опять вытереть лицо рукавом, но я схватил со стола платок и передал ей. Мама взглянула на меня своими горькими, грустными глазами и улыбнулась.
«Не тревожься за меня, малыш. Все в порядке. Я просто развлекала себя сама».
«Прости меня, родная!»
«Поверь, сынок, дело не в тебе».
Она взялась за гитару, а когда я вышел на кухню, выключила свет. Я вспомнил, что хотел пить, и подошел к крану. Вода побежала в стакан, а в гостиной полилась песня.
Я направился было в спальню, но передумал и вернулся в гостиную.
«Мам, уже полночь», — напомнил я, но она не ответила, она пела:
Que caera en feliz,
Sin encontrar su amor…[44]
«Мама!»
«Не кричи, Эдди, я слышу. — Она положила гитару на софу и зажгла свет. На лице ее вновь были слезы. — Иди спать! Оставь меня, пожалуйста, одну».
«Я не усну, пока не узнаю, что произошло», — стал настаивать я.
«Ты доставишь мне удовольствие, если оставишь меня в покое, — сказала она мягко. — Ничего не случилось, я просто пою».