Шрифт:
Она смотрела на подруг, и в очередной раз, в немыслимо который раз думала:
– Ну почему, почему я не могу жить так, как живут другие? Почему не могу быть как все и жить как все?..
Она не ждала от себя ответа. Ответ она знала.
– Не могу и всё.
Ответ этот ничего не объяснял, просто констатировал факт. Не может она жить так, как живет Лариса. Как Люся, вечно воюющая со своим мужем, тоже не может жить. Не может она жить так, как живет Маша.
Еще в ту пору, когда Машу познакомили с ее будущим мужем, она, Настя, знала – никогда она не сможет так, как Маша, – взять и сойтись с человеком, которого не любит. Каким бы хорошим
А Маша смогла. Было что-то такое жертвенное и принимающее в ее характере, что просто сошлась она с хорошим человеком и стала вить гнездо. И была она по-хорошему терпимой и уважительной. И все у них как-то ладилось, хоть никаких горячих чувств там как не было, так и не появилось.
И когда подруги расспрашивали, как она так ладит с человеком, которого не любит, Маша говорила просто:
– Доброе слово и кошке приятно…
И расшифровывала для них, непонятливых:
– Надо просто внимательной быть, и всё. Он приходит с работы, я его про работу расспрошу, послушаю. Я к нему уважение проявлю, он ко мне уважение проявит. О моих делах спросит. Полку прикрутит. Мяса на мясорубке навертит. Я его похвалю, ему приятно. И мне хорошо. Так и живем…
Наверное, про таких, как Маша, и было написано в сказках: «И стали они жить-поживать и добра наживать», – подумала Настя.
Она посмотрела на Машу, что-то деловито переставляющую на новогоднем столе. Казалось, Маша просто не может пройти мимо, ничего не поправив, не улучшив. Лариска иногда беззлобно, не желая обидеть, называла Машу «клушей», или «наседкой».
Маша точно была наседкой. Она постоянно была в каких-то хлопотах – что-то мыла, стирала, гладила, она оглаживала всё вокруг себя. Несмотря на загруженность на работе, она была по-настоящему домашней хозяйкой, вечно занималась какими-то домашними делами, что-то консервировала, пекла, готовила, и Лариска, свободолюбивая и независимая, в своей феминистической гордости, что она – современная женщина, частенько говорила, когда пробовала Машины наливки или варенье:
– Нет, это же надо, как человек сам себя порабощает!
И добавляла:
– Свободу Марии Соколовой!
Потом сама себе улыбалась и говорила:
– Да на фига ж ей свобода?! Ее же, кроме нее самой, никто не принуждает так корячиться на ниве домашнего хозяйства…
На самом деле Настя всегда думала, что Лариска просто завидует Маше. Завидует по-хорошему. Завидует Машиной «правильности», потому что Машка действительно была правильной женщиной. Наверное, о таких женщинах написано в Библии. Кротких, терпимых, стоящих за мужчиной. Маша всегда была за мужем, и это было уже привычно для подруг, хотя в пору их молодости Лариска частенько возмущалась и пыталась наставить Машу на путь истинный:
– Господи! Нашла перед кем унижаться! Ни кожи ни рожи! Ни денег, ни положения, а ты перед ним пресмыкаешься… Мужик тобой пользуется откровенно – а ты с ним сюсюкаешь: «Коленька, тебе котлетку или борщик разогреть…». Сам пусть разогревает! Тоже мне, прынц!..
Лариска горячилась и возмущалась, потому, наверное, что уже тогда завидовала этой Машиной терпимости и гибкости, которой у нее сроду не было. Поэтому не было у нее и таких отношений, как у Маши сейчас. Стабильных, прочных. Семейных.
Лариса всегда горела. Бурлила. Фыркала. Отбрасывала. И ждала нового бурления. И объекты ее «бурлений» были или волоокие красавцы, или приземистые, крепкие, денежные мужики,
– Мы задешево не продаемся! – провозглашала Лариска, говоря это «мы», как бы оправдывая саму себя, что не одна она, мол, выискивает что получше и подороже. Тоже, мол, цену себе знаем…
Настя не могла ни так, ни по-другому. Ни по-Машиному она жить не могла, ни по-Ларисиному. Хоть иногда сама на себя злилась, что не может жить так, как живут подруги. Что все еще остается в своих мечтах, в своих ожиданиях. И часто, думая обо всем этом, удивлялась Настя – такие разные они все, а остаются все эти годы подругами…
– О чем задумалась, подруга, – прервала Настины размышления Лариса. – Чего загрустила?
– Ни о чем я не загрустила, – ответила Настя, и продолжила свои мысли вслух: – Я вот думаю, как мы, такие разные женщины, столько лет можем дружить? И никак не разбежимся…
И, заметив непонимающий, рассеянный взгляд Машки, которая что-то продумывала, глядя на стол, пояснила:
– Пока мы на филфаке учились, пока молодыми были, все было понятно – зачем мы друг другу. Нужно было у кого-то лекции списывать или кому-то свои душевные терзания пересказывать. Потом все разошлись по жизни, по семьям, по разным работам. Все мы разные, у каждой – своя жизнь, а мы – все равно вместе…
– А, неважно все это – разошлись мы по жизни, не разошлись, главное в нас осталось – были мы бабами и остались бабами, – сказала Лариска с видом специалиста, сказала авторитетно и как-то обреченно.
– Ну, прям уж и бабами, – улыбнулась Настя, – может, все-таки женщинами мы остались?
Лариска махнула рукой в ответ на Настино возражение, мол, не все равно, – что бабы, что женщины – один черт.
А Настя не унималась:
– Да, точно, мы все остались женщинами… Но – мы такие разные женщины… Машка у нас такая правильная, такая домовитая. Такая принимающая, мудрая. Люська – типичная женщина-жертва, которая с мужиком мучается, там ни принятия, ни мудрости и в помине нет. Ты, Лариска, – просто феминистка, ты такая свободолюбивая, такая современная, ты у нас прям бой-баба! А я – я даже сама не знаю, какая я, – и что нас только объединяет?..
– Ничего удивительного нет! – уверенно заявила Лариса. – Ты и есть наше цементирующее звено!
И, увидев непонимающий Настин взгляд, пояснила:
– Машка у нас на одном конце оси. Традиционная женщина-мать-сестра-хозяйка. Я – на другом конце оси: современная, свободная, независимая. Люська – та мотается постоянно: от страсти к ненависти, от «куси-пуси», до «пошел вон, зараза!». А ты – посередине. Незыблемо стоишь на своих идеалах. Идеалистка наша, – сказала она, и было непонятно – осуждение или ирония в ее словах, или любовь, смешанная с уважением.
«Идеалистка»! Сколько раз Настя сама себя так называла. И ругала за свой идеализм. И решала раз и навсегда распрощаться со своими мечтами. Но, как говорила Лариска, против себя не попрешь! И она опять приходила к тому, от чего уходила. К своей мечте о любви – взаимной и глубокой. О своем мужчине.
– У нас четверых, Настька, абсолютное единство и гармония, – продолжала Лариса. – Мы как единое целое, как времена года, которые все вместе и создают один полноценный год. Во, сказанула! – произнесла она, как будто бы только сейчас и поняла, что на самом деле сказала. – А знаешь, Насть, ведь точно – мы как времена года, как специально подобрались. Люська у нас – лето. Там вечно жарко, все цветет, все бурлит. Машка – осень: «Отцвели уж давно…».