Как обойтись без соперницы?
Шрифт:
На этот раз память приняла облик Сережи. Он сидит в моем кабинете, положив руки на сверкающую столешницу – французы знают толк в дизайне – и говорит, говорит… Они с Ниной – так зовут Бабку-Ежку – уезжают за границу. И хотя он старается говорить непринужденно, я чувствую: что-то здесь не так. Слишком поспешно они уезжают. Может быть, она больна? Естественно, она это скрывает – я поступила бы точно так же.
Я киваю головой, поддакиваю, иногда улыбаюсь, а сама думаю только об одном: я давно привыкла жить без мужа.
Но как мне обойтись…без соперницы?
2
– Я бы хотел с дочкой попрощаться, – сказал Сережа. – Может быть, вместе домой поедем? Я тебя подвезу.
Вспомнил про ребенка, наконец!
Мы вышли на улицу, подошли к нашей бывшей машине. Вернее, к моей бывшей машине. Я даже не заикалась о том, чтобы ее забрать после его ухода, хотя мы на нее вместе копили. Знала: для него машина – это как любимая собака, самый верный друг. Все у него можно отнять, только не машину. По дому Сережа вечно носки разбрасывал, пепельницы с окурками, когда еще курил – потом я заставила бросить, рубашки вечно на спинках стульев висели. А в машине царила идеальная чистота. Ни соринки – хоть с пола ешь. Он ее сам мыл, стекла надраивал, коврики выбивал.
А теперь на чисто вымытом стекле сиротливо белело объявление на картонке: "Продается!" И номер телефона. Приспичило, значит, раз прямо на машину повесил. Ну да, я-то женщина бюджетная, к строгой экономии приучена. И хотя муж зарабатывал хорошо, я все равно экономила. Бывало, кофточку новую хочу – ан нет, до зарплаты подожду. Да и после зарплаты все посчитаю: сначала мужу, потом дочке, а потом, если останется, то и себе можно по скидкам прикупить чего попроще. А Бабка-Ёжка карга дорогая, нечисть расфуфыренная. Такой сапожки с рынка не прикупишь. Ей, небось, лабутены подавай, на ее двухметровой длины ноги. Небось, за границу, на Сережкины денежки летят.
До дома доехали в молчании. Между нами выросла стена покрепче кремлевской. Вернее, она и раньше-то выросла и никуда не делась. Но сейчас как-то сильнее ощущалась. Сережа плохо выглядел. Вроде все, как всегда, но мелочи – а в них сидит дьявол – и детали говорили о другом. В них, мелочах и деталях, кроются перемены, не видные никому, кроме близких. У него новая рубашка, которая ему совсем не идет, и на правом рукаве внизу чуть поехала нитка. Значит, сам покупал. Мужчины на такие вещи внимания не обращают, поэтому я всегда с Сережей ходила вещи покупать. Но Бабке-Ёжке не до того. Она несет груз красоты, что якобы должна спасти мир – дурацкая фраза, которую все без конца повторяют. Как Бабка-Ёжка может мир спасти?
– Упс – я снова спасла мир!
И длинными ногами оплести ракетные установки, не давая им выстрелить? Или голой лежать на столе в генштабе, отвлекая генералов от разработки стратегических планов? А может, едкой кислотой гламура в глаза врагу плеснуть?
Сережа похудел без моих котлет, и ему это идет, но вместе с тем, он как-то поблек что ли? Полинял весь, как мой застиранный халатик в цветочках, в котором я ему эти чёртовы котлеты жарила. У моего бывшего появились новые жесты: нервные, дерганые, порывистые. И он снова начал курить. Хотя
Наша дочка Настенька выслушала его молча. Начал Сережа за здравие: мол, будет приезжать, звонить, подарки слать. А потом под пристальным взглядом девятилетнего ребенка как-то сдулся весь, покраснел, принялся шарить по карманам в поисках сигарет, которые в машине остались. А Настенька – моя доченька, вся в меня. Она его выслушала, до конца, не перебивая. А потом спросила:
– Папа, когда ты домой вернешься?
Сережа вздрогнул, как от выстрела. Беспомощно посмотрел на меня. Я отвернулась и закрыла глаза. Не оттого, что сказать нечего было. Было – да еще и как! Только не при ребенке, конечно. А оттого, что захотелось мне со всего размаху влепить ему пощечину. Такую, чтобы на спину упал и ногами накрылся, как в дочкиных мультиках.
– Настена, – Сережа попытался неловко и неумело ее обнять. – Я тебя потом к себе заберу, если все срастётся.
– Не заберешь! – звонко выкрикнула Настенька, уворачиваясь от его объятий. – Я маму не брошу! Никогда! Уходи! Ты нам не нужен!
Настенька бросилась в свою комнату и хлопнула дверью так, что старенькая дверная ручка едва не оторвалась.
– Настёна! – Сережа бросился за ней.
Но я перехватила его за руку, из всех сил сжимая запястье. Сережа с удивлением посмотрел на меня. За десять лет семейной жизни я никогда себе такого не позволяла.
–Уходи, Сережа! По-хорошему тебя прошу! Уходи! Иначе…
– Иначе что? – медленно спросил он.
– Иначе я за себя не ручаюсь, – твердо сказала я. – Мне ты всю жизнь – переломал – чёрт со мной. Я и без тебя прекрасно справляюсь. Свет на тебе клином не сошелся. Но ребенка обижать не дам. Уходи, Сергей! Богом тебя прошу: уходи!
Он посмотрел на меня так, словно видел в первый раз. Медленно направился к двери, чуть замешкался на пороге, обернулся и тихо сказал.
– А ты изменилась. Сильно изменилась, Катя.
–А ты как думал, Сережа? С волками жить – по-волчьи выть.
Едва за ним захлопнулась дверь, я бросилась в комнату Настеньки. Она плакала на диване, обняв двумя руками огромного плюшевого медведя. Что можно сказать девятилетнему ребенку, когда хороших новостей нет?
Я взяла со спинки дивана пушистый плед, устроилась рядом с ней, накрыла нас обеих и медведя. Крепко обняла ее и прошептала:
–Ну что ты, моя хорошая? Не нужно плакать. А мы вот сейчас с тобой чаю попьем с пирогом. У нас в холодильнике бабушкин яблочный пирог, вкуснючий! Мммм… – я закатила глаза в предвкушении удовольствия.
– Не хочу пирога, – всхлипнула дочка. – Хочу, чтобы все было как раньше.
У меня сердце зашлось и я крепче к ней прижалась.
– Посмотри на меня, мое солнышко!
Настенька упрямо мотнула головой, продолжая прижиматься лицом к медведю.
– Послушай меня, – я погладила ее по шелковистым, пахнущим яблоками волосам. – Мы с тобой будем самыми счастливыми на свете. Я тебе обещаю!
– Как? – Настенька, наконец, оторвалась от медведя и повернулась ко мне, вытирая ладошками заплаканное лицо.