Как приручить Обскура

Фальк Макс

Грейвз постучал себя пальцем по виску.

— У меня с собой хорошая библиотека. Спасибо, что спросил, но мне есть чем заняться.

— Так ты занят? Я невовремя?.. — тот поднял белые брови, разыгрывая невинное беспокойство. — Прости, если отвлекаю. Зайти в другой раз? Скажем, лет через сто?..

Он жадно шарил глазами по лицу Грейвза, выискивая хотя бы намёк на слабость. Грейвз смотрел на него, видел его в опасной близости, будто своё отражение… и впервые не чувствовал страха. Там, где раньше всегда был страх, заполнявший холодную пустоту в груди, теперь было тепло.

Впервые

за долгие годы он был не один. Кое-кто нуждался в нём так сильно, что был готов смести любые препятствия между собой и Грейвзом. И этот кое-кто был обскуром. Возможно, сильнейшим магическим существом в мире, не считая драконов. Этот кое-кто едва не убил самого Грейвза, когда поверил, что теряет его.

Сейчас, вспоминая ту сцену ревности на развалинах дома, Грейвз больше не чувствовал ужаса. Он чувствовал…

Давай признаем, — с какой-то добродушной язвительностью сказал внутренний голос. — Ты был впечатлён.

Да. Да, чёрт возьми, он был впечатлён. Восхищён. Поражён. Польщён, конечно же. Как это может не льстить — когда такая ужасающая мощь покоряется твоему слову, льнёт к твоей руке и заглядывает тебе в глаза?!

А ведь Криденс не был таким. Жалкий, испуганный, злой — вот каким он был. И Грейвз чувствовал почти родительскую гордость, понимая, что это именно он развернул Криденса во всю его мощь, это он дал ему опору, он дал ему правила, он дал Криденсу… Криденса. Его труд не был напрасным. Каждый шаг, каждый выбор, который он делал, каждый разговор, каждое усилие над собой, каждая капля понимания, которую он выжимал из себя, каждая улыбка, когда уже не было сил улыбаться, каждое ласковое слово, каждая минута держания себя в руках, каждый тяжёлый вздох, каждый нежный поцелуй, каждая искра огня, полыхавшего между ними — всё это, собравшись вместе, в одно размазанное на месяцы нечеловеческое усилие, вернулось к Грейвзу отчётливым, ясным пониманием.

Криденс придёт.

И когда он придёт, никому не покажется мало.

Грейвз улыбнулся. Широко и свободно, будто совсем не был пленником. Легко. Гриндевальд сощурился, сузив глаза, сложил губы в неприятную скобку. Поди, не нравится, когда пленники выглядят такими счастливыми?..

— Сколько тебе лет, Геллерт? — неожиданно спросил Грейвз.

Гриндевальд насмешливо выгнул бровь. Кажется, он всегда так делал, когда не мог сходу ответить. Грейвз не стал ждать, пока тот придумает язвительную реплику.

— Выглядишь так, будто сто лет для тебя уже прошло. В нашу прошлую встречу был как-то посимпатичнее… Ах, да, прости, — Грейвз улыбнулся ещё шире. — В нашу прошлую встречу ты выглядел, как я.

— Как тебе жилось в деревенской глуши, Перси? — спросил Гриндевальд, прогнав с лица промелькнувшую ярость. — Без работы, без власти, вдали от настоящей жизни?.. Кошмары не мучали?

— Знаешь, не очень, — светским тоном ответил Грейвз. — Отдохнул от тебя, козла, выспался наконец, поправил нервы на свежем воздухе. Тебе бы тоже не помешало пожить в деревне, а то ты бледноват. Забот много?..

— Много, — согласился Гриндевальд. — Побольше, чем у тебя.

— Тяжёлая у тебя работа, — Грейвз покивал в знак согласия. — Результаты, правда, так себе, но хоть

беготни много. Пока бегаешь, не чувствуешь себя жалким неудачником, да?

— Чувствую, говоришь по собственному опыту, — парировал Гриндевальд, насмешливо улыбаясь.

Грейвз отступил, взялся за спинку кресла с резным деревянным подлокотником, переставил поближе. Сел, положил ногу на ногу.

— Ну, а как твои дела, Геллерт? — спросил он, и снисходительная насмешка в его голосе проступила сама собой. — Всё трудишься, как пчела?

— Представь себе, — подхватил тот. Взмахом ладони подозвал к себе кресло от камина, уселся по ту сторону преграды. — Пока ты прохлаждался, я менял мир.

— Это как же? — с искренним интересом спросил Грейвз. — Диванную обивку поменял или стены покрасил?

Гриндевальд засмеялся. Он очевидно наслаждался их пикировкой. Он, очевидно, полагал, что знает, куда ужалить. Он думал, что знает о Грейвзе всё — ведь он выпотрошил его, как цыплёнка, изучил все его страхи, знал все секреты. И это действительно было так, но кое-чего Геллерт о нём всё же не знал. Он не знал, что Грейвз состоял не только из грязных секретов и страхов.

— Перси, дорогой мой, зачем же так явно демонстрировать своё мещанство, — снисходительно улыбнулся Гриндевальд. — Я понимаю, что тебе из твоей уютненькой норки было не видно, что происходит в мире, но отвлекись хотя бы ненадолго от интерьерных проблем, оглянись… Я так скучал по нашим разговорам о политике континентов, — он с сожалением вздохнул. — Не разочаровывай меня.

— Хочешь поговорить о политике? — спокойно поинтересовался Грейвз.

— Ну хоть капельку, — тот издевательски сощурился. — Разверни свой талант, вытряхни из него пауков. Ты же когда-то был таким интересным собеседником!..

— Почти как Альбус?.. — невинно поинтересовался Грейвз. — Извини, или он для тебя тоже был — Перси?..

Гриндевальд заметно вздрогнул, у него на лице промелькнул страх. Всего на миг, но Грейвзу было достаточно, чтобы заметить, как сжались зубы и прервалось дыхание. Он смотрел на Гриндевальда, будто тот сидел перед ним в комнате для допросов — внимательно, пристально, не упуская ни одной детали. Тот быстро справился с собой, надменно усмехнулся.

— Ревнуешь?.. Не надо, Перси. Ты для меня уникален. Второго такого осла трудно найти.

— Ну, так как там… политика?.. — невозмутимо поинтересовался Грейвз.

Он чувствовал молодую, весёлую злость. Столько лет он пытался менять мир, убеждал, льстил, уговаривал консервативных трехсотлетних чародеев Конгресса, что мир не стоит на месте, и нужно двигаться вслед за ним — но все так панически боялись перемен, были так запуганы внезапными и бессмысленными атаками Гриндевальда, что любые реформы приходилось проталкивать нежно и аккуратно, как хер в задницу излишне нервному мальчику. Одной рукой держишь, чтоб не вертелся, второй направляешь, третьей развлекаешь его, пощипывая за соски, чтоб не косился себе за спину, четвёртой поддрачиваешь ему, чтоб расслабился и впустил, и всё это — не затыкаясь ни на минуту, потому что стоит тебе закрыть рот, как он мгновенно забудет все ласковые уговоры, завизжит и кинется удирать.