Как продать душу: Краткое руководство для светской львицы
Шрифт:
(Можете использовать это заклинание, мне не жалко. В конце концов, каждая женщина в определенные моменты должна выглядеть на все сто. Особенно помогает заклинание после бурной ночи. Вы обязательно оцените чудодейственную силу этих слов. Не стоит благодарностей — после сочтемся.)
Кимберли, похоже, расхрабрилась и гребет в мою сторону. Я крою нежнейшую улыбку, но молчу — сучка должна заговорить первой.
— Ви! Вот не думала, что встречу тебя здесь! Сколько же мы не виделись? Я ужасно соскучилась!
Да-да, так оно и бывает, когда уводишь мужа у подруги. Время быстро летит. Я продолжаю улыбаться одними
Когда из всех теток, работавших в крохотном магазинчике готовой одежды в Ньюарке, Паоло выделил меня, я подумала, что попала в рай. Я всегда следила за модой на сумки и, конечно, знала, что Паоло — итальянский дизайнер. Господи, да каждый, у кого врожденное чувство стиля, знал, что за птица Паоло. Была Неделя высокой моды, Паоло приехал в Ньюарк на показ. Мы с ним начали с обсуждения сортов кожи и фурнитуры, и он был первым человеком, который не старался меня опустить. Нет, он говорил со мной как с равной, и я, забитая, закомплексованная неудачница, расцветала от его слов, словно роза под солнцем Тосканы. Никогда прежде я даже не мечтала занять достойное место в мире высокой моды, где каждый норовит перегрызть горло ближнему своему, — я ведь была простой бухгалтершей. Но Паоло меня убедил. Через две недели я встретилась с Люси и обо всем узнала. Наконец-то меня оценили по достоинству, наконец-то поняли, на что я способна. Я подписала контракт и тут же послала Марва куда подальше вместе со всеми его сучками, включая Кимберли.
— Нам обязательно нужно вместе пообедать.
По моему голосу понятно, что скорее ад превратится в ледяную пустыню, чем я сяду за один стол с Подстилкой Кимберли.
Я включаю свои новые способности в надежде увидеть в голове Кимберли: «Да она стала настоящей светской львицей!», но вместо этого читаю: «Боже, у нее сумка «Соната»! В руках она смотрится еще лучше, чем на витрине!»
М-да, пора бы уже и привыкнуть.
Кимберли умело скрывает свою зависть, ну да ничего, я ведь знаю, что она думает о сумке, а она не знает, что я знаю. Раньше мы с Кимберли вместе ходили покупать сумки (на Кэнэл-стрит, в магазины для среднего класса), и ее вкусы мне хорошо известны. Жестом Норы Десмонт она набрасывает на плечи легкий шарф.
— Я обязательно зайду в твой бутик. До смерти хочу увидеть новую коллекцию.
— Как дела у Марва?
Я прикусываю язык. Поздно: слово вылетело. Нельзя было спрашивать, но десять лет, проведенные с этим кобелем, непросто стереть из памяти.
Кимберли долго изучает цементный пол, наконец фыркает:
— Он бросил меня ради своей секретутки.
А Бланш и словом не обмолвилась. С другой стороны, она ведь не каждый день видится с Марвом, да и Марв — довольно скрытный тип.
Во мне поднимается нечто подозрительно похожее на сочувствие, я едва сдерживаюсь, чтобы не рассказать Кимберли о возможности превратить Марва в африканского трубкозуба. Удовольствие от мысли, что всю оставшуюся жизнь Марв будет питаться сырыми муравьями, обойдется ей в целую душу, однако порой месть того стоит, уж поверьте мне.
— Жаль, — говорю я, загнав сочувствие поглубже.
Никогда не думала, что произнесу это слово в адрес Кимберли.
И все же я выдавливаю дружелюбную улыбку. Иногда полезно практиковать способ дыхания тибетских йогов (шутка). Все из-за того, что я — это я, а Кимберли — нет. Здорово звучит, правда? Мне потребовалось сорок лет, чтобы решиться на такую фразу. Вряд ли Кимберли понимает, до чего больно она мне тогда сделала. Господи, как же я любила Марва! И какая же я была дура! Да, сейчас я красива, богата, знаменита, но смогу ли я избавиться от воспоминаний? Похоже, они будут преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
— Ви, ты прекрасно выглядишь. Признавайся, тут подтянула, там отсосала, да?
Глаза у меня становятся как у кошки.
— Кимберс, когда подлизываются, о пластической хирургии не говорят.
У Подстилки хватает ума напустить на себя виноватый вид.
— Извини. Обожаю сумочки.
Как она пялится на мою сумку — того гляди съест.
«За такую сумку я бы убила. Может, Ви мне ее одолжит? Хотя бы на один вечер?»
Пожалуй, стоит повернуться на сто восемьдесят градусов и оставить Подстилку Кимберли истекать слюной по поводу моей сумки. Но как-то обидно: она увела у меня мужа, а завидовать будет всего-навсего куску кожи от кутюр. Неужели я не дам ей еще поводов для зависти?
— Ты бы зашла ко мне в следующую среду. Могли бы поужинать «У Элейн».
Великодушие просто лезет из ушей. У Подстилки Кимберли загораются глаза — помню, помню я этот блеск, когда-то он символизировал нерушимую женскую дружбу. Я вдруг вижу, что платье на Кимберли вовсе не от Диора, а от Виктора Косты, в десять раз дешевле. Будь я настоящей злыдней, я бы познакомила Подстилку Кимберли с Люси — и оказалась бы на пятом уровне. Развести Кимберли было бы как делать нечего. А на пятом уровне я смогла бы управлять чужими мыслями — устраивать людям выборочную амнезию или подложные воспоминания. (Идеально, если секьюрити тупит и от светской хроники тебя отделяет только бархатная лента, перекрывающая вход в модный клуб.)
Но я, как вы уже поняли, никакая не злыдня, а просто эгоистка, поэтому благосклонно (если не сказать, близоруко) смотрю на Кимберли. В ее глазах восхищение. Когда-то я выбиралась в свет не чаще раза в год. Теперь редкий вечер я провожу дома.
Мы обмениваемся любезностями, пока не появляется Грандиозный Гарри, всем своим видом выражающий готовность «финтифлюхнуть», — не нужно быть на четвертом уровне, чтобы прочитать мысли нашего сердцееда. У Гарри всегда стоит, даже единственная извилина норовит занять вертикальное положение.
Кимберли снова исходит слюной, на сей раз по поводу Гарри. Полегче, милочка, заработаешь обезвоживание организма. Причем впустую: главный роман Гарри — с собой любимым.
Я ухожу рука об руку с Гарри. Мы берем такси и едем к нему пентхаус. Дальше все по известному сценарию — и вот мы уже кувыркаемся в постели, и от фальшивых оргазмов потеют окна. Потом я одеваюсь и слушаю дежурный монолог Гарри под названием «Слава мне». В четыре утра я вызываю такси и выхожу из квартиры, опустошенная и одинокая. На улице газетные киоски скалятся заголовками: