Как сломать себе жизнь
Шрифт:
– Можно я немножечко побуду здесь? – умоляюще протянула я. На мне были мини-шорты в облипку, позаимствованные у Шебд, и футболка с обложкой альбома YEAH YEAH YEAH YEAH группы Bikini Kill из панк-магазина Smash! в Джорджтауне; ногти накрашены отвязным лаком Urban Decay, глаза подведены сияющими бирюзовыми тенями Hard Candy. – Мне все еще нехорошо.
– Конечно, – ответил доктор. – Только с кушетки не вставай, ладно?
Я кивнула. И, разумеется, сидела на месте и наблюдала за знаменитостями с почтительного расстояния. Шутка!
– ГВЕ-Е-Е-ЕН! – Завидев Гвен Стефани, я воспарила – серьезно! – и полетела прямиком в ее объятья. No Doubt только что прогремели со своим альбомом Tragic Kingdom. На
– Ай! – Она меня обняла! Я стенала. Рыдала! Цеплялась за эту сучку, как последняя подхалимка. – Я тоже тебя люблю!
Тут цепочка у нее на животе зацепилась за мое ожерелье. Обалдеть, да?!
Я приставала ко всем подряд: к Ширли Мэнсон (которая сказала, что помнит меня), к Presidents of the United States of America (которые тоже сказали, что помнят меня), к Джуэл, к цыпочкам из Lush и красавчикам из Gold-finger. Только на Gin Blossoms не налетела, потому… потому что это Gin Blossoms.
Они все были очаровашки, но лучше всех – Пэт Смир. После того как я ринулась на него, будто бесстыжая чокнутая телка (как выражаются на MediaTakeOut.com), он повесил мне на шею пропуск за сцену, отвел в буфет для музыкантов и угостил вегетарианским ужином! А потом привел в гримерку Foo Fighters и познакомил с Дэйвом Гролом. Мы втроем – ну, понимаете, я и, по сути, половина Nirvana – сидели и болтали почти целый час! Дэйв сказал, что ему нравится моя футболка!
А потом! Потом Пэт отвел меня к сцене, чтобы из-за кулис посмотреть выступление No Doubt. Помню, во время исполнения Just a Girl я обводила взглядом толпу, собравшуюся на стадионе, и думала… ну, собственно, первым делом я подумала: «Шебд меня возненавидит». (Я оказалась права: она не разговаривала со мной два месяца.) Моя вторая мысль была такой: «Это счастливейший день в моей жизни».
Мне нравилась моя новая «альтернативно-роковая» сущность, но отец меня не понимал. Он был ультраконсервативен – и определенно не в ладах с рок-н-роллом. В семидесятые он водил маму на концерт Rolling Stones на стадион Superdome в Нью-Орлеане, где все спрашивали его, где уборные, – потому что он был там единственным парнем в галстуке! Он никогда не принимал наркотики, даже не курил марихуану. Он происходил из махровой республиканской семьи (как и я): его мать когда-то занимала пост президента пенсильванского отделения Национальной федерации женщин-республиканок. Папа вечно совершал странные поступки: например, объявлял Washington Post слишком либеральным изданием (что отнюдь не так) и отказывался подписаться на него, или уговаривал меня подать заявление на стажировку в фонд «Наследие» [19] .
19
Американское научно-исследовательское учреждение, занимающееся изучением вопросов международной политики.
– Если в двадцать вы не либерал, значит, у вас нет сердца, – цитировал папа Уинстона Черчилля в машине по дороге с моего футбольного матча. – Если в сорок вы не консерватор, значит, у вас нет головы. – И включал Вивальди.
Разумеется, папа едва знал, кто такие Кобейны, но ненавидел моих любимцев почти так же, как ненавидел Билла и Хиллари Клинтонов – другую знаменитую пару девяностых. Он спускался в мое полуподвальное логово только затем, чтобы сорвать со стены плакаты с их изображениями.
– Почему он такой противный? – рыдала я у матери после очередного акта вандализма. То есть я понимала его отношение к Курту: папа каждый день занимался лечением неудавшихся самоубийц. Но Кортни? Она была
– Просто отец волнуется за тебя, – ответила мама.
Вполне справедливо. Училась я в то время так себе. Да что там, из рук вон плохо. Недопустимо. Отвратительно. Ужасно. Полный отстой! В начальной школе я была круглой отличницей – чтобы это ни значило, – но как только вошла в пубертатный возраст… покатилась по наклонной. Для окружающих эта внезапная «перемена» была тайной за семью печатями; мама штудировала «Воскрешение Офелии» [20] и прочую муть. Могут ли гормоны оглуплять? Потому что именно это, по моему мнению, и произошло.
20
«Воскрешение Офелии: Спасение собственного „я“ девочек-подростков» (1994) – популярная книга американского психолога Мэри Пифер.
А еще… знаете что? Некоторые люди просто не рождены для рутины. Я училась в одной из тех огромных государственных школ, где в день было по семь разных уроков. И просто не успевала. Я даже не могла запомнить код своего шкафчика! Поэтому я начала отключаться во время уроков – в прямом и переносном смысле. В десять лет я была бодра и активна весь день; а в одиннадцать вдруг обнаружила, что в школе не могу разлепить веки. Я засыпала прямо за партой. И не потому, что не высыпалась; я отлично высыпалась! Сама не знаю, в чем дело. А на следующем уроке я снова начинала клевать носом, уже за другой партой.
Парты, парты, парты. Шесть разных парт за день. Мне казалось, что я прикована к парте. Иногда я просто выходила из класса и не возвращалась. Хуже всего было на уроках математики. Эти идиотские диаграммы! На контрольных я даже не пыталась что-то сделать. Просто сдавала чистый листок. А домашние задания? Забудьте! Я понимаю, что в действительности они не были мучением и пыткой, но воспринимались как мучение и пытка. Неужели от нормального подростка действительно ждут, что он будет сидеть и читать «Плачь, любимая страна» Алана Пэйтона после целого дня в школе? Ну так же нельзя. Вот я и не делала. Мозг сам знает, чего хочет! После долгих утомительных школьных уроков мой мозг хотел примерять «резиновые» платья в магазине Commander Salamander.
Родители нанимали репетиторов. Но успеваемость по-прежнему хромала – как и моя самооценка. Я получила «удовлетворительно» по английскому. Провалилась по керамике. Но мне было плевать. Я не выносила школу.
В школе мне нравилось только одно: она не имела ничего общего с моей безумной семейкой! Ситуация на Качина-лейн, 7800, складывалась no bueno [21] . Обстановка в доме накалилась. Я никогда не приглашала к себе друзей – слишком нервничала. В центре скандала всегда находилась моя старшая сестра Эмили – особенно когда ей исполнилось четырнадцать.
21
Нехорошая (исп.).
Она постоянно выясняла отношения с папой. Я отсиживалась у себя в полуподвале.
– ОТСТАНЬ ОТ МЕНЯ, ПРИДУРОК! – истерила она, громя все кругом. – ИЛИ Я СОЖГУ ВЕСЬ ЭТОТ ДОЛБАНЫЙ ДОМ!
– ЧЕРТ ПОБЕРИ, ЭМ! – орал в ответ папа. БАБАХ! Комната Эмили находилась прямо над моей. Боюсь представить, что там происходило. ДЫДЫЩ! Звуки были такие, будто Эмили с отцом на пару крушат мебель.
– ААА! – Это опять Эмили. БАХ! БАБАХ! – ПОШЕЛ ТЫ! ПОШЕЛ ТЫ! НЕНАВИЖУ ВСЕ ЭТО ДОЛБАНОЕ СЕМЕЙСТВО!