Как влюбить дракона

Вечерница Полина

«Но этикет…»

— Хосов этикет, — кажется, хихикнула она, когда король Риамонта приблизился к ней с неотвратимостью штормового вала и просто взял за руку. — Ахх…

Королева вздрогнула — настолько нестерпимо приятным показалось ей это касание. Эрик же хищно улыбнулся и повёл её в середину зала.

Грянул оркестр, переходя от тихого размеренного вступления к главной мелодии. Северянин с мрачной решимостью придвинул её к себе, хватая за талию. А она даже не глядела на него — так захватили переливы скрипок и флейт. И внутри стало так легко, будто ноги оторвались от пола

и Ликария поплыла куда-то ввысь, под потолок, к свечным огонькам, что завораживающе кружились в собственном танце…

— Лика, — позвал её король Риамонта.

— Да? — ответила она неохотно.

— Позвольте заметить, сегодня вы особенно обворожительны.

Повинуясь требованиям этикета, который вживили в неё навроде проволочного каркаса куклы-марионетки, и который управлял ею даже в моменты, когда она сама собой не владела, Лика оторвалась от танцующих огоньков.

— Благодарю, — с выученной улыбкой взглянула она на Эрика, и…

«Надо же, какой он,» — теперь она по-иному увидела заострённый нос, бледную кожу, жёсткий рот, — «и глаза. Такие глубокие, свинцово-чёрные, как море перед штормом,» — на мгновение чувство опасности слегка отрезвило её, и она в испуге отпрянула.

Только вырваться ей не дали. У риамонтского короля оказались железные объятья. А когда он коснулся её щеки — невесомо и жарко, чувство опасности схлынуло, жар с новой силой разлился по телу, заставляя забыть обо всём.

Кроме него и их волшебного танца.

Будто подтверждая эту мысль или исполняя её желание, в воздух поднялся белый дым. Плотный туман окружил их кольцом укрывая и зал, и гостей, будто все они куда-то пропали, испарились, оставив лишь музыку, свечи и невесомые касания, от которых под кожей снова и снова расходились искры волшебного жара… будто круги на воде, будто огни фейерверков, будто…

Волшебство исчезло внезапно.

Навалилась темнота. На Лику как будто надели огромный чёрный мешок. Она практически ощущала его — ткань липла к лицу, не давала двинуть ни рукой, ни ногой.

А может ей стало плохо? Или просто погасли свечи.

«Как бы то ни было, не надо бояться, Эрик ведь рядом».

Она не удивилась происходящему даже тогда, когда стало прохладнее, в ушах засвистел ветер, послышалось ржание лошади, а её бальные туфельки явно угодили в пушистый снег.

К счастью, неудобство и прохлада длились недолго. Очень скоро ей снова стало тепло, затрещала ткань, тьма рассеялась и стало легче дышать. Правда, музыки больше не было, и исчезли свечные огни. Но зачем им музыка? Она ведь больше не танцуют, кажется, уселись и куда-то едут.

Куда? Не важно. Главное, ей снова жарко, Эрик по-прежнему прижимает её к себе, касается лица и шеи… каждое его прикосновение волнует и распаляет так, что жар подкатывает к горлу, а потом обваливается вниз, свивается в горячий шар, заставляя выгибаться и сладко обмирать в ожидании нового прикосновения…

В какой момент она поняла, что они целуются в губы? Что ещё пропустила?

Немыслимо. Они же не в браке. И вообще… она думала, что не умеет целоваться.

— Умение не важно, — шепчет Эрик, и его шёпот похож на змеиный.

А что тогда важно?

«Доверие,» — приходит откуда-то из памяти. Жаль, она не может довериться Эрику.

Не может, но уступает. Уступила уже настолько, что его рука легла на её коленку и ползёт по внутренней стороне бедра.

«Немыслимо».

— Эрик… — пытается она оттолкнуть мужчину, который зашёл слишком далеко.

Волнующе далеко, так, что кровь вскипает.

— Мне остановится? — он впивается в мочку уха, продолжая исследовать пальцами…

— Не-е-ет, — вырывается из её груди не то вздох, не то стон.

— А придётся, — с досадой произносит Эрик, оправляя её юбки. — Приехали, дорогая. Но ничего, потерпи немного. Сейчас нас сочетают законным браком, ну а потом…

«Законным браком?!»

— Нет.

— Ну почему же? — дверца кареты распахивается, впуская внутрь снежный ветер и холод.

— Всё сложно, — она не может объяснить, голова слишком тяжёлая, и всё же должна выразить несогласие!

— Глупости, милая, — Эрик вытаскивает её наружу силой и подхватывает на руки. — Нет ничего проще и желаннее. Ты сама этого хочешь… — целует в висок, согревая дыханием. — Ведь хочешь же?

Она не знает. Она уже ничего не знает. Распалённое, неутолённое желание отзывается в теле тянущей болью. Да ещё и голова кружится.

— Не брака… только не брака, — молит она.

— Ну, милая, назвалась королевой — пожинай плоды. У коронованных особ каждый чих заверяется особой бумажкой или записью в храмовой книге.

Лика не понимает, почему он так зол? И одновременно чувствует: всё, что произошло и произойдёт, неправильно. Ей и сейчас неудобно и больно. Эрик несёт её куда-то сквозь снег так долго, что холод проникает сквозь ткань, снежинки нагло устраиваются на её лбу и груди, мороз сковывает тело. Чтобы согреться, чтобы услышать хоть отголосок прежнего волшебного жара, она вынуждена прижиматься к нему, вынуждена греть руки о колкую вышивку на его камзоле.

— А вот и храм, — останавливается он у тёмной двери. — Впрочем, мы можем не идти туда. Хочешь, прогуляемся? — он ставит её в снег, и ледяные оковы обжигают ноги до щиколоток.

— Нет-т, — зуб на зуб не попадает.

Она обнимает себя руками, негнущимися пальцами, пытаясь согреться, и не может.

И в Храм ей нельзя.

Но снаружи так холодно, а из приоткрытой двери вырываются клубы тепла. И это всё решает.

— Идём, милая, — подталкивает Эрик.

Этого нельзя допустить. Но тело бьёт крупная дрожь, ноги сводит холодом, и голова наливается тяжестью… Она бы упала, если бы Эрик снова не подхватил её на руки, и не занёс в такое желанное тепло.

— Всё, что от тебя потребуется: ответить согласием, — наставляет сквозь сумрак сознания Эрик. — Тогда очень скоро ты снова согреешься. И всё будет хорошо. Поняла?

— М-м… — услышала себя будто со стороны Ликария.

— Вот и славно, милая, — обрадовался король Риамонта, устанавливая её, как куклу, рядом с собой. — Начинайте, падре.

43

Льюэллин

— Тебе ещё не надоело смотреть на это? — вернувшись в зал, Льюэллин рухнул на стул рядом с Брянкой и набросился на еду.