Как женились Чекмаревы
Шрифт:
Катя отслонилась от косяка, и кожа реглана чмокнула.
– Ишь, как лошади поцеловались, - бабаня насмешливо взглянула на внучку.
Пока они переговаривались, продукты укладывали в авоську, Фрол спроворил из дома, только сдвоенный ствол ружья прочертил синеву за забором. А там уж поджидала его такие же белоусые сверстники-воины.
Бабушка заплакала, прикрыв лицо передником.
– Не взял на завод... Никогда прежде не убегал, теперь не нужна стала, - жаловалась на дедушку с горечью покинутой.
Катя стояла над ней беспомощная и злая, пока не дошел до нее
– Да что тебе, бабаня, страдать, ведь любит он тебя и бережет. Может, полежишь на веранде в холодочке?
А .меня вот никто не пожалеет, только знают скалиться.
Бабка норовисто вскинулась:
– Стыдись, девка.
Не говорила, чего надо стыдиться, но Катя стыдилась своих изменчивых отношений с Гоникиным - то избегала, то сама шла к нему.
– Иной раз жпзнь-то сном кажется.
– Бабушка снова вернулась к своей рубахе, вышивала крестики на груди.
– Люди хорошими каждый день не бывают. Ты на дедушку не гневайся - хворает он через горе наше. Смолоду думку держали дожить до всемирного братства. Ты у нас ученая, партийная сызмальства, трезво так, спокойно так скажи:
война-то эта последняя?
– Не знаю, бабаня.
Катя, добившись от бабушки слова, что уедут за Волгу, ушла. А в полдень на Одолень налетели бомбардировщики - дома засыпали зажигательными бомбамп, пристани рвали фугасными. Дом стариков сгорел, а Авдотья спасала баню в огороде, да так отчаянно, что брови опалила, - Смех и грех, говорил Фрол своему сослуживцу со стыдом и злостью, когда старуху свою привел в разум, умыл и заставил выпить чаю для снятия героического напряжения и притупления чувствительности ко все еще горевшим постройкам по улице Воднпков.
Бабка отошла и принялась в откосе углублять щель, которую начинали было рыть прошлым летом, но забросили после того, как немцев попятили от Москвы.
Катя, Фрол и его два соратника с ружьями сели на земляные ступеньки у лаза в штольню.
– А тут опять, вишь, попер по тем ранам незаживающим прямо танками, нахально, - сказал сосед.
– Сорок первый год повторяется, что ли?
– А что тебе сорок первый?
– построжал глазами Фрол.
– Активная оборона с целью измотать врага.
– А мне один хрен, как называется беда - активная оборона али еще как. От названия не утихает вот тут под ложечкой. Раны не заживают. Самые молодые, кадровые полеглп... Если бы я был генералом, я бы немца сюда не пустил.
– А он сюда не пойдет.
– Фрол угрюмо глянул из-под опаленных бровей. Дома пожег, чего ему тут делать?
Нет военного смысла. Правда, заводы пока не все разбил.
– Если наши соколы будут по одному на сто вылетать - и заводы спалит.
– Волгу, правда, ему надо перерезать...
– Ну вот что, стратеги, забирайте своих старух, извините, боевых подруг, отправляйтесь на тот берег, - сбила их разговор Катя. По вспухшим желвакам на лицах стариков повяла - не по нраву пришлись ее слова. Приказывать я вам не могу, а упрашивать таких умачей понятливых вроде бы
"Да что это я заговорила языком Афанасия?
– хватилась Катя.
– Не к добру, когда курица начинает кукарекать".
– Миленькие, надо уезжать, - упрашивала она.
Авдотья вылезла из щели, воткнула лопату в кучу накиданной ею земли, присела на эту пухлую землю. Бабка развязала кончик платка, достала комочек соли, откусила половину, взяла под язык, а другую половину завязала.
Катя стала уговаривать бабку махнуть за Волгу.
Авдотья уставилась на нее коровьими глазами.
– А что, разве Одолень сдадут?
– Не сдадут.
– А зачем нам за Волгу? Я хочу своими глазами увидать Сталина.
– Так для этого надо ехать в Ставку, - сказал Фрол.
– Зачем мне ехать, когда он сам приехал на Волгу сокрушить Гитлера. Как Деникина в гражданскую кровопролитную.
– Откуда тебе известно о его приезде?
– склонился к ней сосед, и в лице, в глазах его было столько готовности верить, что и Катя заразилась этим же чувством.
– В народе зря говорить не будут, - уверяла бабушка.
"Не нужно опровергать категорически слухов о вожде, - думала Катя. Пусть будет так".
Дедушка Фрол с почтительным удивлением глядел на бледное, вдохновенное лицо своей старухи.
– В древности во время жестокой сечи русских с сыроядцами появлялся Егорий Победоносец на белом коне и разил недругов, - сказал сосед, невесело посмеиваясь.
Бабушка угрожающе гортанно оборвала его:
– Гогочешь неуместно!
Собрала Катя нескольких старух и стариков, увела на берег, а пока с дедом ходила за баркасом, бабушка исчезла. Нашли ее в своем огороде в щели - углубляла, выбрасывая землю совком.
– Тут я буду помирать. А ты кто такая?
– Это я, бабаня.
– Катя одергивала гимнастерку.
– Не узнаешь? Я, Катя.
– Какая такая Катя?
Катя наклонилась к бабке, с испугом и огорчением заглядывая в ее лицо, чуть не плача.
– Да твоя я внучка, ну дочь Сергея. Катька я!
– Никаких Катек я не знаю. Я еще молодая.
Фрол, примирение и грустно, сказал:
– Догадливости нет в тебе, Катька: барышне всего шестнадцатый годик пошел, а ты во внучки набиваешься...
От контузии это у нее... пройдет.
Авдотья выпростала из-под платка бледно-желтое ухо, тревожно всматривалась в своего старика.
– Тута я буду помирать...
12
В райисполкоме не помышляли об эвакуации. За дверью в кабинете председателя гремел голос Гоникияа.
Катя, кивнув секретарше, вошла в кабинет.
Не сразу узнала Антипова - землею взялось лицо, мученическое, с залысинами, удлинявшими высокий лоб. АНТИПОВ стоял навытяжку, свисала с его плеч гимнастерка, - Заявлениями, врачебными справками хочешь разжалобить!
– кричал на него Гоникин, закогтив в левом кулаке что-то белое, будто вырвал горсть перьев из подкрылка курицы, правая рука в лубке тяжелела на перевязи под кителем внапашку.
– Кучу справок о расстройстве живота двинул на меня, чтобы за Волгу на диетические харчи благословил я тебя, а?