Как женились Чекмаревы
Шрифт:
– Выкладывай, Павел, - велел Асрапасий.
– Я привык резать правду в глаза, - сказал Гопикин.
Криво и горестно усмехаясь, как бы уморившись удивляться человеческой глупости, он монотонно припоминал Рябингшу: позволял себе делать декларации о войне с таким размахом, будто по меньшей мере он верховный.
– Тоже мне мудрец волостного масштаба!
– уже с горячностью лично оскорбленного сказал Гоникин.
Сам он с семнадцати лет на руководящей работе, бывал близок к руководству высокого уровня, знал многое о людях,
почему бои идут в излучине Дона и немцы рвутся к Волге?
– Ну и что, что рвутся? Все по плану идет. Если бы даже были промахи у пас, то может ли трепаться о них человек... если он не дерьмо собачье?
– с холодным гпевом закончил Гоникин.
Он неотрывно глядел на черную повязку на глазу Рябинина, из-под которой сочились слезы. Как-то в детстве он глядел-глядел на чирей на скуле сестры, мучимый состраданием и отвращением, и вдруг ударил кулаком со всей силой. Обнимал сестру, плакал вместе с нею, терзаясь ее болью. И сейчас он подавлял острое болезненное желание приподнять черный кружок на тесемках: что там?
Гоникину полегчало в груди от внезапной догадки: не ранением ли в голову объясняется горькая странность Рябинпна? Догадка эта была одновременно грустная и примиряюще-спасительная: жалко было человека, и в то же время контузия уводила от бесповоротной моральной гибели. Уж лучше патологическая, чем идейная причина утрлты личности.
– Николай, а голова не очень болит? Bce ли ты помнишь, что говоришь? ласково намекал -Гоникип на открытые им пути примирения, - Все помню: ни одной гениальной мысли не пришло в голову.
– А ты согласен с тем, что отступник преступнее врага: оп познал правду и все же от нее отрекся. Я совсем не тебя имею в виду.
– Зачем же тогда говоришь это мне?
– Я знаю, что и когда говорить мне. За всю мою жизнь я ни минуты не сомневался в правоте нашего дола.
И уж приказ расхлопать труса я выполнил бы...
– Поменьше о себе, Павел, кто ты таков, мы знаем, - сказал Игнат.
– Говорил ведь ты, Рябиыпн, будто случается так, что варвары-реакционеры втаптывают культурные народы, попридерживают этак лет на сотню развитие?
– спросил Гоникин.
– О Риме и германцах? А что? Бывает. Сам ты изучал историю. Вместе когда-то учились.
Гоникин посмотрел на Рябинина непризнающими холодными глазами обманувшегося: да, был человек и пе стало человека. Пока в лице Гоникппа не окончательно затвердела беспощадность под улыбкой притворного сочувствия, Игнат спросил Рябинина:
– Значит, ты все еще не на заводе?
– Глаза старика налились пятарно. Не пускает Гоникин?
– Да почему ему на завод?
– Гоникин пожал плечами.
– Хочется мужику погреться у печки, - сказал Игнат.
– У кочегарки-то разво холодно?
– Гоиикип засмеялся.
– Иди ты, знаешь куда?..
–
– Ты, Павел, если сам не разбираешься в технике, то расспросил бы мастеров. Они скажут тебе: качественный техник Рябинин, - закончил Игнат.
Рябинин легко встал, выпрямился.
– Разрешите мне пойти на работу?
– обратился он к Афанасию.
– Идите. Сегодня я буду у вас на электростанции.
– Афанасий прислушивался к удаляющимся солдатским шагам Рябинина.
– Варвара, неси свою безградусную вишневку, - скомандовал Игнат.
– Пигь не будешь, Варя? Она у меня святая: не пьет, пе курит!
– Игнат похлопал жепу по плочу.
Афанасий улыбался, радуясь концу отцовской смурости: зацепился за жизнь.
– Судьба Николая - горький упрек нам с вами, отчасти конечно, - говорил Игнат.
– Как ветошку мазутную протащил по своей биографии. Ну да, честный! Всех нас проверит война, помяните мои слова, ребята... Ты, Павел, не гневайся на меня.
"А батя - характер! Насгыра, властный. Ить, под бокс постригся, щеголяет борцовским затылком, внушительными выпуклостями за ушами. А вид всех давишь.
Безустальный. Отстоял на заводе вахту, потом соснет малость, в дружину пойдет", - думал Афанасий, как бы сторонними глазами глядя на отца.
Из-за молодых прозрачно-зеленых листьев винограда выглянула Катя Михеева. Остановилась у порога, поправляя платье на высокой груди, по-детски моргая карими глазами, сиявшими жарко и весело.
Игнат вскочил, шире распахнул дверь.
– Милости просим чайком побаловаться, - с воскресшей прытью он усадил Катю за стол, веселея по-утреннему, и с сыном и Гоникипым заговорил раскованно, как молодой парень со своей ровней, очутившийся на девишнике.
– Я люблю Катюшку, и все должны любить ее.
Со смышленостью прозорливицы Варя соединила взглядом чекмареаских мужиков и Гоиикииа с этой налитой здоровым румянцем девкой.
"Чему же я дивлюсь на молодых... тут старика-то впору на цепь сажать... Ох, этот Игнат Чекмарь, все отдаст за бабью красу. И меня он, сатана огромадный, сманил за два вечера", - думала Варя, и запоздалая оторопелость нашла на нее.
Афанасий, застегнув ворот гимнастерки, кажется, одним ухом слушал доклад Михеевой о дежурстве в райкоме, глядя на шевелившиеся листья винограда, обвившего террасу. Лицо его было задумчиво-отрешенным.
– Спасибочко за чай, тетя Варя, а вам, дядя Игнат, за слова добрые, ласково, нараспев сказала Катя.
Прерывистый звук мотора посыпался в уши - уж не самозавелся ли гоникинский мотоцикл, вонявший бензином у калитки под вишней?
Но моторный рык был чужой, злой и торжествующий, и когда надсадный гул хлынул на веранду, стекла задребезжали тонко, как ужаленные. Все вышли в сад.
Будто чья-то невидимая рука скользяще метнула из-за лысой горы в озерно-голубое небо самолет с .черными крестами на плоскостях.