Как живется вам без СССР?
Шрифт:
Опубликовано в «gelos», ноябрь 2003 г.:
«Ожерелье Эвиты Перон продано за рекордную сумму. Старинное ожерелье из бриллиантов и рубинов, которое носила Эва Перон, было продано на аукционе „Кристис“ в Нью-Йорке за полмиллиона долларов. Украшение, изготовленное в конце XIX века, изображено на портретах Эвиты, которые отпечатаны на почтовых марках Аргентины. За ожерелье из 11 рубинов, заключенных в оправу из бриллиантов, азиатский дилер заплатил вдвое больше начальной цены сразу же после начала торгов».
Теперь понятно, на какие средства чета Перрон
Недавно в одной из телепередач поведали, что фашисты долгое время после войны спасались и в подледных шурфах Антарктиды, где на стыке льда и земли выкопали огромные туннели и опять же создали целые поселения. Выходит, и здесь работали военнопленные? Чей отец или брат нашел тут свою ледяную могилу? Кто из них обледеневшим хомячком навсегда застыл среди льдов, с которых так любят скатываться пингвины?
Так на сколько километров по странам и континентам протянулся этот не очень-то известный миру Третий фронт? Какие подвиги совершали в катакомбах и в подледных ангарах эти украденные из своих государств люди на невидимых, но не менее страшных театрах своих боев? Сможем ли мы узнать это когда-нибудь, если с Третьего фронта вырвался домой лишь один человек, рядовой пехоты Советской Армии, сибиряк Василий Иванович Веревкин, который потом затерялся на просторах своей Родины? Кто через архивы и воспоминания поможет нам найти этого Героя?
И не пора ли Аргентине и России, как правопреемнице Советского Союза, хотя бы на одной из своих площадей поставить памятник безымянным военнопленным, в том числе тем, кому, положим, не хватило смекалки пустить в океан самолет вместе с собственными жизнями, но которые прошли поля Великой Отечественной войны от собственного дома до порога рабовладельческой бездны в сельве?
P. S. Во время встречи с Зинаидой Васильевной Разумовой Василий Иванович Веревкин утверждал, что перелет Морли — Фолкленды был беспосадочным. И повторил это несколько раз. Что же это был за самолет?
Неужто фашисты сумели скрыть свои достижения в области беспосадочных перелетов на далекие расстояния? И не был ли погибший в Атлантике самолет в единственном экземпляре? На каких аппаратах летали фашисты в Антарктиду, которую собирались после окончательной победы над всем человечеством объявить своим протекторатом?
ФОЛКЛЕНДЫ — ТЮМЕНЬ — БОЯРКИ
Еще в далеком детстве, глядя на отца, сидящего на берегу реки, Василий удивлялся, как это батя и на секунду не шевельнется, а так тщательно в воду глядит, будто одним взглядом рыбку выманывает. А когда сел за удочки да погрузился в тишину, емкую, от земли до неба, с границей лишь одной — кромкой таежных буреломов, тогда и понял, что, глядя на озеро, невозможно двигаться, шевелиться, бежать, а хочется протиснуться, будто в кувшин, в свою душу, обежать все ее улочки, вновь услышать сказанные кем-то слова, вспомнить пролетавшие некогда моменты, обдумать возникавшие
Дохнул на Василия ароматом жарок сибирский, запах которого ощущал бывший пехотинец даже на Фолклендах, куда занесло его на крыльях фашистского самолета, закачался невзначай придавленный разбитой туфлей желтый колоколец, а граммофончик — кукушкин сапожок — спрятался от напряженного мужского взгляда под лист чемерицы.
— Дома! Дома! Я — дома! — ликовал солдат в тишине буреломной на берегу родной Пышмы, к которой Василий Иванович Веревкин возвращался с фронта целых девять лет.
— Дома! — выкрикнул он жаворонку и обнял бугорок, с которого тот вспорхнул. Поцеловал теплую траву, забылся, ткнувшись лицом в нижние ветви ольхи. Что-то вдруг кольнуло солдата в рубашку, настойчиво торкнулось в бок Василий поднял голову, увидел рябинку, которая, поставь рядом с нею жеребенка, дотянулась бы верхушкой до его хребта.
«На мою Ольгуню похожа рябинка, — подумал он и вспомнил жену: — И она была такой же тонкой и нежной, когда я ее разглядел. А потом выросла, да как кольнула…»
Солдату хотелось собрать на таежной лужайке все колокольцы и придти в дом с огромным букетом. Таких же вот трав, лишь высушенных, хорошо провяленных под солнцем, был когда-то под локтем Василия целый стог. На таком же стогу, огроменном, как айсберг, плыла навстречу ему колхозная возница Ольга. Да остановила невзначай коня, спросила, как здоровье матери, отца, скоро ли он сам пойдет в армию?
На следующий день Василий тоже остановил, будто невзначай, коня и с воза крикнул:
— Не едешь ли после школы куда?
Поглядела Ольга на дальний лужок и взгрустнула:
— Отец болеет, слышал ведь? Надо матери помогать. Не управится она одна с малыми.
— Может, вечером пойдешь в клуб? — жалеючи девушку, спросил паренек и едва не полетел с воза. Коню Серко надоело, видите ли, слушать чужие и, с его точки зрения, никчемные разговоры.
Ольга прыснула в кулачок и уже издали, порядочно отъехав, приподнявшись на сене, выкрикнула:
— Конечно, приду!
Спустя неделю после их встреч вот также на стогах, время было к полдню, Василий и Ольга прибыли в сельсовет, спрыгнули дружно со своих возов и босиком, в простенькой одежде, поднялись на крыльцо.
В эти минуты над деревней собирался дождь, кони нетерпеливо били копытами, сена неубранного на лугах еще много, нужно было очень торопиться к косцам.
— Как же я вас расписывать буду? — возмутилась председатель сельсовета и с укоризной добавила: — Вы же не одеты… Где у невесты венец, где обручальное кольцо?
И замерла, с восхищением разглядывая венки из луговых цветов на головах жениха и невесты.
— Кольца? — переспросил Василий, вырвал травинки из венка Ольги, быстро сплел два кольца и положил на стол председателю сельсовета.
— Вы же босиком! Как можно?
— И это не проблема!
Жених выбежал из комнаты, подскочил к возу, вырвал сена клок, через минуту с удовольствием наматывал на ноги Ольги стебли луговых цветов. Даже не в меру строгая Никитична залюбовалась юной лесной богиней, а жениху тогда было не до ее грустно-завистливых взглядов, он спешно «шил» травяную обувку себе.