Как живется вам без СССР?
Шрифт:
Михаил Трофимович пришел, хоть и в ночи, но через полчаса. Долго сидел за столом, слушал рассказ гостя, тревожно поглядывая на Ольгу, Алешу, Василия, фронтовая служба которого затянулась так непредвиденно долго. Не хотелось, конечно, ему, чтобы Веревкин, в далеком прошлом — одноклассник, был арестован и пережил бы в жизни еще один катаклизм, который может случиться, если попадет бывший фронтовик в руки какого-нибудь недалекого, напористого и хамоватого представителя власти. Каких во все эпохи и в каждой точке Земли предостаточно.
— Конечно, без лишних
Настоящая тайга — это когда телку в двух метрах от себя не видать. Хоть десять раз пройдешь мимо нее, а все равно не увидишь, и не будешь знать, куда за нею податься. Особенно трудно на выработках. Там ольха прет, как деревенская ребятня по улице. А за ольхой — лесина брошенная, стволы подгнившие, горы сучьев, похожие на Саянские отроги. В эдаком лесоповале сколько раз конь ломал ногу, пастухи до глубоких метин на лице исцарапывались.
— На той стороне глядел, Алеша? Может, медведь ее задрал?
Внимательно осматривая прелый, клочьями свисавший с деревьев мох, Василий пытался определить, не терся ли здесь хозяин тайги — бурый великан, в летнее время зверь незлобливого сердца, но таких могучих лап, что полстада телок увалит и не замается.
— Прогнать бы зверя. Не коза ведь…
— Осторожнее, отец! Он, может, нас меж стволов видит, а мы его — нет. Давай лучше сядем на коней.
Пастух, который целых двенадцать лет был фронтовиком, знал: коли боишься, то несчастье непременно найдет, потому смело двинул коня в хмурую гущину.
— А если медведь за колодиной? — вскрикнул сын. — Тогда лошадь шарахнется, и ты наземь до смерти?
Василия до слез трогала забота этого почти незнакомого, однако не по его вине, мальчишки, поэтому он немного искажал ситуацию, рисовал ее более легкой и незначительной.
— Ну, это ерунда, Алеша! Мы с тобой крепкие! Даже сам не знаешь, какие крепкие…
У заболоченной низинки слез с Вольного Василий, нарвал мужского таежного лакомства — черемши, достал из кармана сверток с хлебом, протянул сыну.
— И чего это мы ищем эту телку, как скаженные? — размышлял вслух Алеша. — Надоело каждому кусту кланяться, Думаю, сойдет. Пошли дальше без нее. Как-никак мать сама в начальницах. Завфермой! Она и спишет по акту на лохматого браконьера Мишку.
— Что ты, сынок, что ты, родной? — в тот же миг ужаснулся отец. — В тайге тогда пятый угол искать надо. Мать списать может, а совесть?..
Про себя же с радостью подумал, вон, мол, сколько городов теперь строится, народу в область привалило, харчей с собой на пять лет не напасешься, вот и ходи все лето, пастух, среди комарья да гнуса, расти скотину, целых двести семьдесят телок симментальской породы, бурых, мышастых, краснопятых… А для чего? Чтоб экскаваторщик, выворачивающий скалу около сибирской реки, не затягивал на брюках потуже поясок, а цвел бы на этой скале, как алый багульничек на таежной лужайке. Вот для такой простой работы, для такой элементарной включенности в жизнь среди родных людей и вернулся он, Василий Веревкин, домой аж с Фолклендов, где не хотелось ему сживаться с чужими морями,
Вспомнил пастух свою Ольгуню, и до войны во всем торопливую, работящую, с коня слезет, да на огород тут же полоть, вот и помягчел, буркнул:
— Приметь лужок, Алеша! Сено для своей буренки накосить надобно. Мать будет довольна.
Уже два часа отец и сын ищут телку. Под огромными, едва ли не до неба, соснами, парко. Кроны, вросшие друг друга зелеными петлями, не пропускали ни одного ковшика со свежим воздухом, оттого рубашки у пастухов влажные, по рукам назойливо ползут непрерывные капли пота.
— Скорее бы грибы пошли, — молвил Алеша, — заготовить бы груздей…
— Как гриб пойдет, скот держать в тайге нельзя, — возразил Веревкин сыну и напомнил, что в такую пору телки только чайный гриб ищут. Голову наклонят и пошли ракетой вперед, прямо из-под землю выкапывают его и едят. Остальное ничего не трогают, худают в это время здорово. Мать будет сердиться, когда приедет скот взвешивать.
Есть еще одна опасность. Длинное таежное озеро, хоть и очень боялись его люди, вода в нем черная, две жерди связывали местные пастухи и дна не доставали, с болотистыми подходами озерцо, махнешь если мимо кочки — мгновенно уйдешь в бездонье. Но телки соображают ли?
— Пить хочется, родничок бы крошечный, — вздохнул Алеша, раздвинул кусты и увидел поодаль на полянке рыжий хребет. — Вот она, гулена, а мы думали, медведь что натворил…
И замахнулся бичом.
— Ну и вертячка! Даже медведя не испугалась.
Пастухи радостно поругивали лесного бродягу, который в летнюю пору не трогает животное, но до тех пор, пока не захочется ему с телками поиграть, побаловать. Вот и взмахнет лапой, навалится, будто на медвежонка. Где лесному разбойнику понять, что телка она и есть телка, глядь, спустя минуту лежит у его ног безвольная, бездыханная, сломленная по хребту и ребрам, как хрупкая игрушка?
— Ну, все в порядке, — воскликнул Василий, обрадовавшись, что не придется жене в правлении лукавить, чтобы выручить своих мужиков. И начал рассказывать сыну, что торопиться из тайги не надо, ведь главная трава для коров — это витамин лесовый. Там, на Западе, трава одна — сеяная, а тут разная, вольная, как лоза у реки, в общем, разнотравье. Скот от нее очень прибавляет.
У Полозовой избушки, около врытой в землю печурки, сказал отец сыну:
— Неси-ко ведро с карасями!
Алеша кинул в бульон соль, лаврушку и вспомнил стихи:
Будем мы помнить, ребята, Таежную юность свою, И остров с названьем «Лосята», И смелую нашу мечту!— Да и мы с тобой, сынок, не трусливого десятка. Наш мужик… знаешь, какой?
Поднял глаза пастух, и… сердце его провалилось от ужаса.
— Неужто за мной пришли? Опять на пересыльный пункт? Мало ли было их в моей жизни? — едва не вскричал Василий, когда увидел около озера Михаила Трофимовича, бывшего своего одноклассника, а нынче председателя колхоза «Рассвет». Рядом же с ним приметил и какого-то мужика с бичом.