Калигула или После нас хоть потоп

Томан Йозеф

– Скажи мне, дорогая, почему я не должен верить Луцию?

Валерия подняла на императора свои блестящие глаза. Она рассказала, что верные ей люди донесли, будто оба Куриона руководили заговором против Тиберия и Калигулы, что они послали убийцу на Капри и что Гай Цезарь только благодаря Макрону избежал смерти.

Император стал внимательно прислушиваться.

– Откуда ты знаешь, что речь шла о моей голове?

– От Луция, он сам мне это сказал.

– А ты рассказала об этом отцу?

Валерия покраснела. Изобразила на лице раскаяние.

– Нет, мой цезарь. Ради богов,

прости меня! Я любила его. Я боялась, что отец прикажет его казнить. Но когда ты заболел, я испугалась, не явились ли причиной твоей болезни козни заговорщиков, и побежала к отцу…

– Я приказал следить за ним, – прервал ее Макрон. – Во время болезни я не хотел тебя волновать. Пришлось здорово повозиться: я нашел людей, подкупил рабов, направил шпионов. Через три недели я установил, что Луций должен был условленным способом передать заговорщикам сообщение.

– Что это за условленный способ?

– За садом Авиолы есть старый дуб с дуплом, на первый взгляд незаметный. Но мои люди его нашли. В нем был этот металлический футляр, в который заговорщики вкладывали записки. – Макрон положил на стол полый железный цилиндр. Он был изъеден ржавчиной. Император взял его в руки и начал разглядывать, посматривая на Макрона. Он хорошо все обдумал – аргументы и вещественные доказательства.

Макрон тем временем продолжал:

– Однако самое важное сообщение мне передали мои шпионы на прошлой неделе… – Макрон посмотрел на императора и сказал, подчеркивая каждое слово:

– Луций Курион злоупотребляет твоей дружбой, император. Ночью, переодевшись плебеем, он передает тайные решения Палатина заговорщику Авиоле.

Император разыграл волнение и испуг:

– Это правда? У тебя есть свидетели? Говори!

– Четверо моих людей несколько раз следовали за ним отсюда до дворца Авиолы.

– И дальше?

– Я подкупил надсмотрщика над рабами у Авиолы. Он подслушал разговор Авиолы с Луцием. Они шептались о тебе. Называли и день: октябрьские нонны.

Так они говорили неделю назад. Тогда я не посмел сообщить тебе об этом. ибо это было опасно для твоего здоровья.

Император долго молчал. Он был взволнован. Он понял игру Макрона, но страх за собственную жизнь принуждал его не верить и Луцию.

Энния подняла огромные черные глаза на Калигулу:

– Разве ты не помнишь, мой дорогой, как я тебя предостерегала от Луция Куриона, когда ты был еще наследником? – Голос у нее был сладкий, убедительно спокойный. – Он не нравился мне: чрезмерно честолюбив. Такие люди предают и способны на все. Мне было просто больно видеть его возле тебя, мой дорогой. Но я не ожидала…

Все трое говорят одно и то же, подумал Калигула. Хорошо ли это? А может быть, плохо? Где же правда?

– Невий! Когда Луций вернется в Рим, прикажи его арестовать.

Макрон наклонился через стол:

– И в Мамертинскую тюрьму?

– Сначала пошли его ко мне, – медленно сказал император.

– А что с Авиолой? – торопился Макрон.

– Сначала Луция, потом Авиолу! – сказал энергично император и гневно ударил металлическим футляром по мраморному столу.

Кассий Херея, который все время стоял за занавеской с мечом в руке, заглянул в триклиний.

– Спасибо

тебе. Макрон, и тебе, обворожительная Валерия, за верность.

Я поступлю, как вы советуете. А теперь вина!

Херея спрятался снова.

Из хрустальных чаш с красным вином вылетали молнии, вспыхивая, они перекрещивались с молниями женских глаз. Четверо сидящих за столом людей думали каждый о своем.

Глава 43

Сестра Калигулы Ливилла слонялась среди росших в кадках пальм на крытой террасе императорского дворца. Ее каштановые волосы были распущены, ветер трепал их; она знала, что это ей идет. Ливилла была одета с обдуманной небрежностью, скорее раздета, чем одета. Она поджидала любовника и скучала, Из трех императорских сестер старшая, Друзилла, была подобна вихрю, младшая, Агриппина, напоминала задумчивый ветерок, средняя, Ливилла, – бурю. Она была похожа на смерч, на страшный, смертоносный омут. Она будоражила мир, она способна была вскружить голову любому, начиная с раба, который полол грядки в палатинском саду, и кончая сливками сенаторского сословия. О, Афродита, как она сумела одним только взглядом разжечь стоически холодное сердце мудрого Сенеки! Он часто бродил по саду, чтобы увидеть ее чувственный рот, эти обжигающие желто-зеленые глаза. Ливилла с жадным нетерпением меняла любовников, так что Рим холодел от ее неистовств. Но любовь ее к Луцию была исключительна. Чуть ли не месяц она оставалась ему верна.

***

По холму Победы к Палатину спешил всадник. Ливилла перегнулась через перила, вскрикнула и замахала рукой. Еще в седле всадник весело приветствовал ее. Потом соскочил с коня и вошел в ворота.

Ливилла не видела, как перед Луцием неожиданно выросли четыре огромных германца с мечами в руках, как начальник стражи арестовал его. Она ждала на террасе, через которую он должен был пройти к императору. Вскоре он появился: между четырьмя громилами, сгорбившийся, испуганный, в глазах тревога. Ливилла расхохоталась. Смех ее был бы приятен, если бы в нем не было столько откровенной грубости и бесстыдства.

– Что такое? Ты, и с такой свитой? Почему же они тебя сразу не сковали по рукам и по ногам? В какую же темницу тебя бросят? Я принесу тебе то, что ты любишь больше всего. – Громко хохоча, она отпихнула преторианца и при всех поцеловала Луция в губы. – Я знаю что! Ты будешь получать это каждый день! – И презрительно добавила:

– Какие, однако, глупости приходят братцу в голову!

Мозг Луция судорожно работал: что произошло, о боги, что произошло?

Он предстал перед императором.

Движение руки – и стража исчезла. Недалеко, наверно, мелькнуло в голове у Луция. Лицо императора было непроницаемо. Они были одни.

– Прости мне, дорогой, эту шутку. Я знаю. шутка неуместная, но ты извинишь мне мой каприз.

Луций был как в огне. Ласковый тон императора его не успокоил.

Напротив. Откуда же будет нанесен удар? С какой стороны? Император испытующе смотрел на Луция.

– Расскажи мне прежде всего, как ты устроил дело в Анции.

Луций заговорил. Голос его дрожал: