Калигула
Шрифт:
Кальвий перевернул свиток. Дешевый папирус и печать ничего не говорили об авторе. Ошибки в письме отсутствовали, и написано оно было ровным беглым почерком.
Кальвий озадаченно покачал головой. Опасность, которая исходит сверху? К тому же намек на преторианцев. Это могло указывать только на императора и сенат. Но его не в чем было упрекнуть, ни в одной мелочи.
Кальвий не принимал участия в политической жизни, но и от него не укрылось, что в последнее время участились процессы по делам об оскорблении величия, и часто они
Через два дня они встретились. Вид у Бальбия был затравленный, и он несколько раз спросил носильщиков, действительно ли за ними никто не шел. Когда-то он быстро соображал и так же быстро говорил. Необдуманное высказывание едва не стоило ему жизни во времена Тиберия, с тех пор Бальбий стал сверхосторожным.
Когда Кальвий передал ему в руки послание, тот, окинув его быстрым взглядом, в страхе выронил, будто обжег пальцы. Сенатор оглянулся и спросил шепотом:
— Ты доверяешь рабам? Нас никто не услышит?
— Если будешь говорить тихо, никто. Итак, что это значит?
— Я уже видел несколько подобных писем. Никто не знает, откуда их доставляют, но автор должен быть хорошо информирован, поскольку никогда не ошибается. Я знаю двоих, кто не послушался его совета и оказался на Гемониевых ступенях.
— Но в моем случае это должно быть ошибкой! Я не общаюсь ни с одним политиком, ни в чем не участвую. Время моего сенаторства давно позади: после смерти Августа я добровольно оставил службу. В чем меня можно упрекнуть?
— Ты богат, Кальвий, — сказал сенатор.
Кальвий засмеялся:
— И это преступление?
— Для Калигулы — да…
Бальбий сам испугался своих слов и тут же добавил:
— Забудь, что я сказал, и воспользуйся советом. Поезжай под вымышленным именем куда-нибудь подальше от Рима, и оставайся там, пока воздух здесь не станет чище. Я и многие другие надеемся, что ждать уже недолго.
— Я подумаю, — ответил Кальвий, по-прежнему оставаясь спокойным.
— Не раздумывай долго, Фортуна в последние дни стала особенно капризной.
Корнелий Кальвий, тщательно все взвесив, решил не принимать случившееся всерьез и остался в Риме, успокаивая себя словами Вергилия: «Один раз умирает каждый».
Калигула снова боролся со своим заклятым врагом — скукой. Он торопил наступление лета, чтобы на своем роскошном корабле совершить плавание вдоль берега и посетить недавно построенные виллы между Антиумом и Путеоли, наслаждаясь восторженными криками собравшегося народа…
— Ничего, совершенно ничего не происходит! — жаловался он недавно Геликону. — Дела у людей идут слишком хорошо, потому что нет никакой опасности, не грозят никакие катастрофы. Во времена Августа, например, случился разгром
— Фортуна держит свою руку над Римом, защищая от напастей, император, и мы должны быть ей благодарны. Но я уверен, что скоро ты найдешь выход и удивишь свет потрясающими идеями.
Калигула ценил мнение Геликона, и сейчас эти слова подстегнули желание выдумать что-нибудь небывалое, удивительное, драматическое, приправленное злорадством, но сразу в голову ничего не приходило. Он злился и, чтобы отвлечься, велел высечь пару рабов. Те столь страстно занимались любовью в дворцовых термах, что при появлении императора не смогли вовремя прекратить свои игры.
— У вас прекрасно получается развлекаться друг с другом, можете теперь продолжить по-другому.
И оба были вынуждены пороть друг друга до крови. Зрелище возбудило Калигулу, и он велел послать за Пираллией, которая теперь, чтобы при необходимости всегда быть под рукой, жила во дворце. То, что она все равно уходила и приходила без разрешения, когда вздумается, нравилось императору. Он не выносил угодливых, скучных женщин, в них он ценил — в противоположность мужчинам — определенную строптивость.
Но в этот раз Пираллия оказалась на месте, и они вместе отправились в спальню, где их ожидало роскошное ложе императора, покрытое шкурами молодых волков.
— Мой фаллос жаждет твоего тела, Пираллия! Сейчас ты единственная настоящая женщина во всем Палатине — возможно, даже во всем Риме.
Пираллия тихонько засмеялась.
— А ты, Гай, умеешь делать комплименты. Даже если бы ты был сапожником или булочником, мог бы своими речами заманить в постель любую женщину.
Теплый блеск появился в неподвижных глазах.
— Теперь ты сделала мне комплимент, во всяком случае, необычный. Сапожник, булочник… Не могу себе представить.
— Или сенатор… — поддразнила Пираллия.
Калигула глухо засмеялся:
— Тогда лучше булочник или сапожник!
Он подошел к ней сзади и, обхватив грудь, крепко сжал ее. Гречанка почувствовала покрытое волосами тело, и, как всегда, это прикосновение возбудило ее. Она развернулась, поцеловала его соски, ощутила напряженный фаллос любовника и упала на ласкающие кожу волчьи шкуры.
— Давай же, Гай, быстрее! Возьми меня!
Калигула вошел в нее напористо, как легионер, насилующий пленницу, грубо проникая в тело, будто хотел добраться до внутренностей.
И любил Калигула со всей жестокостью, потому что получал удовлетворение только тогда, когда мучил кого-то. Но Пираллии нравились его грубые ласки. Потом она озабоченно рассматривала синяки на бедрах.
— Смотри, что ты сделал со мной, жестокий!
Калигула польщенно смеялся. Что бы ни сказала эта женщина, она не могла его обидеть, и он снова подумал, как ему повезло, что он встретил Пираллию.