Калинка-малинка для Кощея

Комарова Марина

По полу, если его так можно было назвать, пополз серебристый туман.

«Говорила мне мама, — подумал я, — иди на землю, помогай братику искать невесту. Но нет же… дела. А теперь не просто дела, теперь котомка с неприятностями, знаете ли».

Туман пугливым зверьком замер у моих ног, вытянулся стрункой, осторожно коснулся носка сапога. Замер, словно раздумывая, что делать и нравлюсь я ему или нет.

Холод стал как-то убедительнее… Я перемялся с ноги на ногу, шикнул на туман. Тот оскорбился и отпрянул. Сам не понимаю, почему

стою тут, как отрок перед встречей со старшей дочерью соседей, которая вернулась из города и стала настоящей красавицей.

Закралось нехорошее подозрение, что сюда меня перетянули. И я даже догадывался кто. Правда, пока не знал, каким способом. Что ж, ради этого, пожалуй, стоит тут задержаться.

— Ну, выйди, хозяюшка, — обратился я в пустоту. — Покажи, какова ты есть. А то как-то неприлично гостю стоять на пороге.

Меня что-то ударило под колени сзади. Я, не удержавшись, рухнул в возникшее из ниоткуда кресло тончайшей работы. Будто мастер взял тонкие веточки неведомого мне белого дерева, сплёл между собой причудливым узором и залил лунным серебром.

Передо мной оказался стол, на котором замерцала звёздная пыль, обращаясь во всевозможные яства. Только вот напоминали они зеленовато-белые агаты: неживые, неправильные. Словно кто-то взял и додумался из громадного камня нарезать фрукты и овощи.

Высокими свечками взметнулись вытянутые кувшины, прозрачные, стеклянные. И через стекло сияло-переливалось золотом и ярким рубином вино.

— Угощайся, гость мой долгожданный, — прозвучал женский голос.

Такой же, как и эти фрукты, холодный и прозрачный. Но в то же время чарующе сладкий.

— В одиночку пить да есть, хозяюшка, — дурной тон, — заметил я. — Знаешь ли, не воспитывали меня так. Так что уж сделай милость, покажись пред ясны очи.

Ни пить, ни есть я тут, разумеется, не собирался. К тому же ноющая рука здорово отвлекала от всяких лишних желаний. В том числе заслушаться прекрасным голосом.

Не успел я как следует даже разглядеть, что передо мной находится, как вдруг на глаза легли прохладные ладони. Разум задурманил аромат летней ночи, ледяного ручья и скошенной травы. Я тут же вздрогнул. Что за чушь? Откуда в этом ледяном склепе такие запахи?

— Ну, так можешь не в одиночку, молодец славный, — рассмеялась она мне на ухо.

И пусть тихо и звонко, но по спине пробежали мурашки. Голос-то у тебя недобрый, красавица. Даже мне, из кощеева рода, не по себе делается. А от ладоней в тело прямо вливается холод.

— Вот и чудненько, — сказал я, виду не подав, что хотелось бы сломать хрупкую ручку, только бы не прикасалась больше. — Только что ж ты, хозяюшка, очи мне ладошками закрываешь? Стесняешься показаться-то?

Она снова рассмеялась. Прохладные губы скользнули по шее. Я невольно сделал рваный вдох, а потом змеей вывернулся из её рук. И встретился взглядом…

Хозяйка горы, Ткачиха. Черты лица впору назвать острыми, что клинки. Глаза — серебряный лёд. Губы

тонкие, тронутые улыбкой. Но улыбкой этой можно разрезать надвое. Совсем не такая, как в видении. Там была величественная красавица, пусть и суровая. Тут же… Чудовище холодное. Разве что косы роскошные, молочно-белые, так и струятся вниз.

Украшенное драгоценными каменьями платье, прозрачными да серыми, больше напоминает доспехи воительницы зимы, чем женский наряд. А меховая накидка и не мех вовсе — снег на вершине горы, который никогда не видит солнца из-за свинцовых туч.

Она смотрела прямо, будто что-то пыталась прочесть в моих глазах. Нагло так смотрела, была уверена, что я никуда не денусь.

— Ну как? — проворковала она. — Нравлюсь ли я тебе? Скажешь ли, что я хороша, а? Останешься со мной, молодец?

Сдурела, что ль?

Но вслух, разумеется, этого не сказал. Ибо кто ее знает, еще разобидится и сделает что-то нехорошее. А я и так после мертвянки еще не слишком бодр да шустер. Поэтому, пустив тонкую нить силы, быстро и аккуратно прощупывал все стены на предмет выхода. Вряд ли это каменный мешок. Магия плохо работает в замкнутых местах. Конечно, чары там могут скапливаться, но… действуют всё равно в разы слабее, чем могли бы.

— А тебя как звать-то? — с глупой улыбкой спросил, стараясь смотреть как можно влюбленнее.

По идее, раз она уводит мужчин, то не силком же!

— Что тебе в имени моём? — ухмыльнулась она.

А зубки-то, что у тех бедняг, обращённых в волков. Такими прихватит ласково ушко, останешься без ушка вообще.

— В имени — много, — невинно заверил я. — Вот с матушкой хочу посоветоваться. Стоит ли мне брать в жёны вас, али рановато ещё? Молод я ещё, наверное…

Жизни не знаю, что с женой молодой делать — ума не приложу.

Ткачиха рассмеялась. Да уж, забавляется, зараза. Кажется, посчитала, что забрёл к ней красивый, но глупый молодец. Что ж, мне того и надо. Нечего производить на врага благоприятное впечатление, а то он ещё, поди, осторожничать начнет и ожидать подвоха.

А тем временем вдруг потянуло потусторонним ветерком. Ага, есть проход. Я еле сдержал улыбку. Ткачиха хоть и обратила внимание, но еще не сообразила, что привело к такой радости.

— Мы и без матушки обойдёмся, — проворковала она и вдруг оказалась очень близко.

Только вот кроме холода — ничего. Ни запаха желанного женского тела, ни пушистых волос, ни страсти. Ледышка с жуткими глазами и зубами. Как на такую только молодцы ведутся? Эх, чары…

Сверкнули серебряные когти, но в лицо Ткачихе ринулся черный туман. Она зарычала и заметалась в поисках ускользнувшей добычи.

— Извини, милая, не могу задерживаться. Матушка зовёт, — попрощался я, послав воздушный поцелуй, и скрылся в проходе.

B ответ донесся разгневанный рык, но напущенного мной тумана ей хватит надолго. Скрывает он кощеевы следы так, что искать несколько дней будешь.