Камаэль
Шрифт:
– Мне всё ещё не стоит продолжать? – улыбается, показывая свои опасные острые клыки и посверкивая сапфировыми глазами с глубинным кровавым отблеском у зрачков. Стоило мне мучительно застонать и прогнуться в спине, как его ладони подхватили меня под бёдра, поднимая вверх и вынуждая обнять его у талии ногами. – Ну же, хороший мальчик, попроси. Только попроси, и я отдам тебе всё удовольствие, предоставлю тебе весь мир, все миры, мой сладкий. Я отдам тебе всё – лишь позволь иногда направлять тебя, как сейчас, как вчера.
– Прошу тебя, – выдыхаю почти беззвучно, обвивая шею мужчины руками, уже не желая выказывать сопротивление, упираться. Ведь уже и так ясно, что он… Необъяснимый, непонятный, отвергнутый, одинокий, преданный, ожесточившийся, кровожадный и такой нежный, как сейчас, когда обнимает меня, поддерживает и направляет, подсказывает. И пусть, пусть этот путь не доведёт меня до добра, пусть приведёт меня в горящие костры Ада, во тьму Чистилища – в эти мгновения
Он ответил на мольбу поцелуем. Именно таким, который мог бы меня поддержать сейчас, не дать сломаться и свалиться в снежную пургу ужаса и отчаяния. «Прости меня, Виктор, прости. – Мысленно шептал я, приникая к холодным, жгучим губам Павшего, забываясь и отдаваясь его поцелуям, рукам, негласно принимая сладкую патоку его власти.» Пусть. Пусть будет так. В какой-то момент, когда мужчина сорвался на резкие и едва не грубые движения, мне показалось, что изнутри меня заполняет тоска, гулкая и гадкая, обволакивающая – не моя грусть. И Аэлирн это почувствовал, мигом притискивая меня к себе, обнимая ещё и крылом, кусая за шею не до крови, лишь отвлекая от чужих чувств, которые я не был обязан делить, которые не обещал брать на себя. Не сейчас, слышишь? Может, именно это моя судьба – кровожадная, мстительная, судьба воина, осмеянного и изгнанного прочь. Всё было, как в тумане, и лишь удовольствие, коим меня наполнял эльф, заслоняло меня от ужаса и неопределённости. Сейчас, именно сейчас надо делать самый последний выбор и шаг – раскрыть чёрные крылья войны и уничтожить тех, кто причинял нам боль – мне и ему – или позволить себе облачиться в неподъёмные белоснежные доспехи спасителя, которые потом не снять, пока не захотят другие. Пока не решат облить доспехи смолой, украсить чёрным, тьмой, выдать благородство за подлость и обличить в том, что ни коим образом к нам не относится. Да, именно сейчас, Аэлирн. Лучше нашей необъяснимой страсти и любви быть ничего не может. Никому не объять это, не понять и не объяснить – они далеки от подобной тайной близости.
И именно тогда, когда это понимание настигло меня и осветило разум, удовольствие, которое готово было разорвать меня на куски, перехлынуло через край вместе с моим криком, который приглушил поцелуй Павшего. Плоть, до того напряжённая до невозможности, исторгла струю семени, которое сперва тяжёлыми каплями украсив мой торс, затем стало стекать вслед за водой, а я почувствовал, как мою задницу наполняет прохладное семя мужчины. Пока я стонал и пытался собрать себя в кулак, Павший обнял меня, а после, покинув моё тело, осторожно и так ласково, как никому было не суждено, поднял на руки, и вскоре прохладные простыни и перина приняли меня в свои объятия. Когда он рухнул рядом, довольный и, не побоюсь сказать, счастливый, облизываясь и едва не урча, перина под ним ощутимо прогнулась, как если бы он стал абсолютно телесным. Какова же наша сила теперь, Аэлирн, на что мы теперь с тобой способны? Перебарывая дрожь и слабость, я подкатился к нему под бок и уткнулся носом в подмышку:
– И что дальше?
– Обсохнешь, съешь завтрак и отправимся в Уайзмен, – проворковал мужчина, приподнимаясь на локте и нависая надо мной.
Белоснежные пряди упали мне на лицо, чуть пощекотали и обдали приятным запахом – пряным, точно корица и гвоздика смешались вместе. От людей так не может пахнуть. Но он и не человек, не чистокровный эльф. Погибший, воскресший и сейчас уже более чем когда либо похожий на живое создание. И такая нежность теплилась в груди, урчала под сердцем маленьким домашним котёнком, что улыбка невольно расползалась по губам. Тихо фыркнув, я подался вперёд и осторожно прикусил некрупную жемчужину его соска, сорвав с его губ едва слышный, довольный вздох. Пальцы его зарывались в мои волосы, перебирали, ласкали, а я утыкался в его торс лицом, вдыхал неуловимый запах, обвивал руками его крепкое, прохладное тело. А затем осмелился и осторожно коснулся его крыльев. Боги! Какая мягкость и шелковистость окружили мою ладонь, точно коснулся самых облаков, сотканных из шёлка, бархата и любви – возвышенной и чистой. Но в то же время я чувствовал стальную крепость, которую он мог сомкнуть вокруг меня и спрятать от всего на свете. Почему у него два крыла, а у меня лишь одно и то – шрамы, оставленные когда-то давно, когда я смел ненавидеть это создание?..
Однако, время было не на нашей стороне, и я с неохотой покинул кровать, принимаясь одеваться. Аэлирн лениво и царственно повёл рукой, облачая своё тело в светлую ткань рубашки, старинные кружева которой великолепно оттеняли его лицо, а длинный плащ укутал его, не пряча чудесные крылья. А пока я впрыгивал в брюки и пытался перекинуть через плечо отросшие мокрые волосы, чувствовал на себе его ехидный и мягкий взгляд, почти вещественный. В коридоре послышался шум, снизу донеслись крики и раздался отдалённый гул полицейской сирены. Я успел лишь дёрнуться и напялить на шею амулет Куарта, когда
– Хватайте его, ребята, живо! – донёсся до меня издалека знакомый со вчерашнего вечера голос, и следом две пары рук впились в мои плечи, затем закрутили руки за спину. – Где Павший, Льюис? Отвечай сейчас же!
Острая боль обожгла лицо ударом плети, и я смог лишь засипеть – всё только начало доходить до моего отуманенного сознания. Я начал брыкаться, кричать, пытаясь перекрыть шум и чужие вопли и хохот. Меня вздёрнули в воздух, не давая вырваться. Затем перед взглядом возникло лицо отца – он ликовал и улыбался, скаля клыки и сверкая тьмой в своих глазах. Истинный повелитель тёмных созданий, порождений ночи и низких пороков. Град ударов вновь обрушился на меня, и я заорал лишь громче.
– Аэлирн! – Вопль взвился под потолок, пошедший трещинами, вырываясь куда-то за пределы материи. – Аэлирн!
Будь другое положение, я бы не позволил яростному отчаянию зазвенеть в моём голосе, который срывался от пыли, что налипла на язык и горло, сводя болью. И он отозвался. Сперва я ощутил касание его губ на своей щеке, там где горел след прикосновения плети, а после крепкие крылья объяли меня, вырывая из чужих рук. Его ярость, бешенство были столь чистыми, что обжигали меня, чего уж говорить о тех, кто был рядом со мной, пытаясь прорваться сквозь пламя, разжигаемое моим хранителем. Он толкнул меня, пронёс сквозь пламя, и я схватил свои вещи, а в следующий миг произошло чудо, которое я никогда не забуду. Крепкие руки обхватили мою талию, и я едва успел последовать его яростному, звонкому крику: «Держись за мои руки!» Он схватил меня столь резко и сильно, что на миг перед глазами всё померкло и я едва не задохнулся, вцепляясь в руки Павшего, дабы не рухнуть в пламя. Белоснежные крылья распахнулись, врезались в слишком узкие для них стены, снося их, точно они были игральными картами. Резкий взмах, и поток горячего воздуха ударил мне в лицо, едва не выжигая изнутри лёгкие, раздались грохот и треск, дрожь, на голову мне обрушился поток мелкого камня, который вот-вот был готов обратиться в песок. Вопли становились лишь громче, лишь отчаянней, я едва мог разглядеть что-то через бешеную пляску никак адского пламени. И вот чистый, холодный воздух дохнул мне в лицо, отогнал жар, и я разглядел внизу догорающую гостиницу, полупустынное шоссе, быстро заполняющееся зеваками и полицейскими машинами – у одной из них напрочь были снесены левые дверцы, всюду мелькали вспышки фотокамер, телефонов, полицейские орали что-то в мегафоны, целясь из своих укрытий в нашу сторону. Павший дышал с трудом, хрипло вздыхая в перерывах между взмахами крыльев – после столь долгого перерыва ему было тяжело летать. Особенно, с ношей вроде меня.
– Льюис, справа! – кричит он, и я едва успеваю сосредоточить силы в ладонях, наугад выкрикивая формулу огня, и поток чистого, сконцентрированного пламени срывается в полёт, прошивая насквозь одного из тех вампиров, что целились по нам из арбалетов. – Теперь слева! – внизу, затерявшихся в толпе зевак и полицейских, число наших преследователей все прибывало.
И снова, снова, пока силы иссякали, становилось трудно дышать. Мужчина над моим ухом крикнул – звонко, протяжно, точно райская птица, распахнул крылья, и звенящие потоки воздуха и пламени взметнулись ввысь, обходя нас стороной, устремляясь вниз, к людям, в стороны, сжигая наших преследователей, а затем перед глазами у меня всё померкло, растаяло, и лишь крепкая хватка и терпкий запах не давали мне окончательно потерять себя.
***
Совсем недавно часы отмерили полдень размеренным, пыльным тиканьем, а в одном из захудалых баров на окраине Форт Юкона нудно вещал телевизор, рассказывая о тяжёлой жизни моряков на северном побережье Аляски. Посетителей почти не было, и лишь у барной стойки мрачно горбился мужчина, грея пальцы о гранёный стакан с золотистой жидкостью внутри. Оттуда несло дешёвым ромом и яркими пряностями. Этот запах резал глаза, но мужчина то и дело прикладывался к пойлу, пил большими, жадными глотками, и хозяин бара, полный мужичонка в грязном мясницком переднике поверх толстой и такой же изгвазданной куртки, с сомнением поглядывал на него, подогревая новые воду и ром – посетитель заказывал уже третью порцию, но никак не пьянел. Вид он имел не самый приятный: чёрные короткие волосы были совсем сальными, заляпаны грязью и, скорее всего, кровью. Бледное лицо было частично скрыто белой повязкой, закрывающей его левый глаз. Она пропиталась кровью, давно уже перестала быть первозданно белой и отталкивала так же, как и её носитель; из-под неё выглядывал уродливый, грубо зашитый рубец. Тёмный кожаный плащ выглядел потрёпанным и поношенным, хотя прежде наверняка мог считаться стильным и довольно пафосным. За спиной у мужчины висел чёрный, длинный и узкий свёрток, о природе которого можно было только догадываться. Единственный оставшийся глаз мужчины словно остекленел, стал ещё темнее, чем был, и синяки под глазами посетителя то лишь больше подчёркивали.