Камаэль
Шрифт:
– Это зависело не от меня, Кхаэм. Лучше забудь об этом и расскажи мне ещё что-нибудь про мир. Как границы? Держатся?
– Не-а. Мотаются туда-сюда на горячих точках – то Тёмные прижмут, то Светлые жару поддадут. Перемирия заканчиваются быстрее, чем у меня пачка сигарет, опасных боёв нет, но все сидят на пороховых бочках и только и ждут, когда искра пробежит, готовы друг другу в глотки повцепляться, так что, будьте осторожней. Особенно, когда сойдёте с гор. Говорят, там сейчас наёмники во всю орудуют и наживаются. Мы вам подкинули, конечно, пару мешочков с золотыми, но гномы теперь задирают цену на оружие, как никогда.
Не успел я и рта раскрыть, чтобы вставить своё веское королевское слово, как напольные часы в столовой начали низко, протяжно гудеть. Аэлирн поморщился и чуть тряхнул головой, затем поднялся со
– Что ж, последний рывок, любовь моя, и ты увидишь прекраснейший из миров.
– Что, даже лучше, чем Арда? – полюбопытствовал я, выходя из уютного дома в колючий холод.
– Знаешь, – Павший призадумался, а затем довольно рассмеялся, – там слишком много терминов и определений. Тем более, ты вряд ли когда-нибудь увидишь тот мир, только если не присоединишься к Дикой Охоте. А так, ты увидишь самый прекрасный из миров, в который можешь попасть.
Я немного взгрустнул, но всё равно заразился весельем и лёгкостью Аэлирна, кинулся за ним, взяв его за руку, а только затем понял, что рядом с нами, точно тень, идёт и Нив – смотря перед собой и ступая так тихо, что даже мой слух не улавливал поскрипывания снега под его мягкими, большими сапогами. Мужчина улыбнулся мне уголком губ и ускорил шаг, чтобы поспевать за Аэлирном. А Павший сиял и сверкал. Кажется, я даже видел в его глазах мелькнувшие слёзы, но он быстро их сморгнул и тут же вновь заулыбался. Я чувствовал его тоску, смятение, стремление. Они пронизывали меня, словно передавалась через его ладонь и вливались в моё тело. Но эти чувства были наполнены сладким томлением, томлением существа, которое возвращается домой, каким бы поганым он ни был. Даже не так – какими бы воспоминаниями он ни кишел. Кто-то сказал, что возвращаться домой – плохая примета. Но Аэлирн делал это уже дважды, а теперь собирался переступить границу мира в третий раз. Уже на своих собственных ногах, собирался смотреть на это не через чужие глаза, дышать самостоятельно, впускать воздух дома в свою грудь, в своё сердце. А я?.. А я глядел в черноту Туннеля, и счастье неуловимым дымом ускользало от меня, оставался страх. Звериный страх, питающийся инстинктами, мыслями, которые сидят в подкорке нашего сознания. Что там, в этой живой, ворочающейся темноте, которая копошится, шепчется и присматривается к нам так же, как и мы к ней? Кто ждёт нас, кого мы встретим, а кто нагонит нас в переплетениях неизведанных коридоров?
– Возьми, Нив, – пробормотал я вновь совсем осипшим голосом, протягивая ему трубку и кисет, но мужчина отрицательно покачал головой и улыбнулся желтоватыми, кривыми зубами.
– Гномы не поймут, если вы будете покупать у них свою первую трубку, ваше высочество. – И я понял, что это тот самый мужчина, что поймал нас возле людского, полыхающего Уайзмена. – Пусть она служит вам верой и правдой. Быть может, наш форпост рухнет сегодня, а я не хочу, чтобы она досталась кому-то из вампиров. Возьмите её и берегите – это моя счастливая трубка. И… удачи вам!
Мужчина поклонился нам и поспешил в обратную сторону, оставив нас перед входом в прожорливую мглу, которая ехидно расступилась в стороны, приглашая нас в свою пасть. Аэлирн стиснул мои пальцы и бесшабашно улыбнулся:
– Вперёд, Льюис! Мы опережаем Тёмных, а, значит, будем по ту сторону Туннеля раньше!
И он рванул вперёд – не дал никаких инструкций, ничего более не сказал и почти бегом бросился вперёд, как в ледяной омут нырнул. И через мгновение я остался в полной, кромешной темноте. Никаких чувств, никаких ощущений. Только шорох, шепотки и гулкий стук моего собственного сердца. Не было больше в моей ладони пальцев Аэлирна, не было мягкого шелеста его крыльев и пряного запаха, который они источали. Только я и Туннель. Кажется, я не мог даже шевельнуться первое время, но затем сделал шаг, другой, а пространство сжималось. Я не мог даже дышать, лишь сипел, упрямо двигаясь вперёд.
– Аэлирн? – позвал я,
Ещё шаг, другой, третий, сотый, тысячный, шесть тысяч пятьсот тридцать седьмой. Что-то хрустнуло под ногой, щёлкнуло, загремело впереди, и я сорвался в пустоту.
– Аэлирн!
Дороги сплелись
В тугой клубок влюбленных змей,
И от дыхания вулканов в туманах немеет крыло.
Лукавый, смирись –
Мы все равно тебя сильней,
И у огней небесных стран
Сегодня будет тепло.
========== В оправе серебряных ветров ==========
Не ночная тьма ворочалась вокруг, обнимая, обвивая со всех сторон. Будто весь свет в мире угас – даже далекие звезды не глядели сверху своими внимательными, острыми взглядами, и от этого становилось холодно и тоскливо, словно мрак пробрался внутрь и пытался всё там выесть, выпить, поглотить, самые отдаленные уголки души, хоть чуть-чуть напоенные светом. Подобно пауку он оплетал меня липкой, крепкой сетью, и я терял дыхание, разделялся на мелкие части – как если бы все мои чувства разделили, оторвали от меня и отдали на обед темноте. Помню, что я, кажется, падал и все ждал боли, удара, жаждал их так, как никогда прежде и после. Только бы хоть что-то ощутить в этой пустоте, наполненной смертным холодом, почувствовать, но даже мое тело не слушалось меня. Никогда еще я не чувствовал себя таким одиноким, будто ребенок-сирота, в одночасье потерявший семью на своих глазах.
Столкновения не было. Но когда почувствовал, что дыхание возвращается, а под щекой и ладонями начала ощущаться шероховатость камня, я готов был кричать и смеяться, но смог лишь засипеть и приоткрыть глаза. Где-то надо мной что-то поскрипывало, раскачиваясь, и тусклые лучи света в такт ритму прыгали по полу передо мной. Чтобы поднять голову, пришлось приложить титанические усилия, и тут же об этом пожалеть – желудок и внутренности свернуло тугим комком, и меня вырвало. И рвало еще минуту, пока наконец постыдная дрожь слабости не начала обхватывать все мое естество, расходясь от рта, кажется, даже онемевшего от кислого, терпкого привкуса, от которого начинало тошнить лишь сильнее.
– Аэлирн, – сипло, жалобно позвал я, с трудом приподнимаясь на руках, а затем садясь, – Аэлирн, где ты?
И лишь из бесконечных и перевитых туннелей отозвалось мне эхо под аккомпанемент ветра и сквозняка. Поднимался я на ноги, кажется, целую вечность – впивался пальцами в горную породу, сдирая ногти с каждым новым падением, которых я насчитал не меньше дюжины. Колени дрожали. Воздух казался мне разряженным, не насыщал меня, а оттого голова вскоре начала кружиться. Беспомощно зовя своего хранителя, как потерявшийся звереныш зовет мать, я брел по наитию, вслед за жутким сквозняком, который пробирал до костей. Под потолком раскачивались на ржавых погнутых цепях масляные фонари, с трудом отвоевывая у тьмы дорогу. К спасению ли, к погибели ли, я не мог понять тогда – мысли лениво перекатывались в голове, как мелкая галька под волнами, и точно так же едва слышно шуршали. Очередной мой зов понесся куда как дальше, чем я ожидал – голос набрал силу, но меня то не обрадовало. Я не знал, что таится в этих горах и что стоит ждать за следующим поворотом, едва освещённом обманчивыми огоньками света.
– Кто здесь? – хрипло рявкнул кто-то из тьмы, и я едва удержался от желания броситься обратно наутек, прочь от незнакомца, от которого неизвестно что нужно ожидать. – А ну стоять! Ты кто такой?!
Я замер, щурясь от яркого света пульсара, невольно кляня себя за то, что забыл о магии напрочь, будто бы ее и не существовало.
– Эк уродец. Ты что такое? Оборотень или вампир?
– Оборотень, – тихо пролопотал я, наконец привыкнув к свету и убрав от лица руки.
Передо мной стоял низкий, с трудом достававший мне до пояса мужчина – глаза его едва виднелись из-под густых темных бровей, зато гордо посреди заросшего напрочь лица торчал крючковатый, огромный нос, из которого, кажется, тоже торчало множество волос. На голову, придавливая буйную “растительность”, ему было напялено подобие шлема, вот только порядком помятое – как будто по нему несколько раз ударяли булавой. Огромные его руки неуклюже держали пульсар, и что-то в этой хватке подсказало мне, что мужчина в первый раз в жизни делает что-то подобное.