Камбоджа

Шакилов Артем Белоглазов Александр

Игорь в сторонке разводит костерок - лето, однако ночь не жаркая - подсаживаюсь, закуриваю. Из-за обилия выпитого тление "примы" абсолютно не тревожит рецепторы носоглотки. Игорь просит сигарету, если не жалко. Мне не жалко. Дерьма никогда не жалко.

А потом он говорит:

– Ты понимаешь, что, если вы кого-нибудь порежете, отсюда никто не уедет?

Я понимаю, но мне плевать, что я ему и сообщаю:

– Мне плевать.

Он кивает. Он понимает, что мне плевать. А ещё он понимает, что Кабану плевать втройне: Кабан

в полнейшем умате. И это всеобщее понимание тотального плевания означает, что наши крыши медленно, но уверенно сползают - уже трескаются шифером где-то возле фундамента: МЫ СЕБЯ ПОЧТИ НЕ КОТРОЛИРУЕМ. И это ПОЧТИ пьяно пошатывается на кончике ножа. В прямом смысле.

– А чо ты дёргаешься?
– Игорь смотрит мне прямо в глаза, - Из-за кого? Твоя девушка? Нет? Они подруги. Одноклассницы. Может, с одного двора. Угадал? Они - общие. А общие - палюбасу ничьи. Может ты на неё, или на неё? виды имеешь? Твои проблемы!
– он затягивается, выдыхает через нос и сплёвывает, - Никто из моих ребят чужого никогда не трогал. Ясно тебе?

И мне стало ясно. Через несколько лет. Я, вообще, понятливый.

– Слышь, Игорёк, а у вас корабли на фотонах, или вы иначе размножаетесь?

– Чего?

– Даже так, значит... Н-да, много во вселенной загадок природы... пьян акушер, преждевременны роды...

Утром мотоциклы взревели, презрительно пукнули выхлопами и оставили после себя мрачный похмельный синдром. На память. И страх, что могло случиться непоправимое.

– Нормальные пацаны.
– Юра прячет нож, стягивает завязки рюкзака.

– А ведь действительно нормальные.
– Я подмигиваю белому медвежонку, и тот, не спеша, переваливаясь с пятки на носок, растворяется в тумане.

Тогда я впервые погрызся с девчонками. Наверное, от зависти: моё-то шестнадцатилетие было попроще.

* * *

Трезвенники, завидуйте!
– хоть вам и проще! Похмелье мелким грызуном не подточит ваши силы, обратная дорога не покажется адом! Завидуйте, ибо вы много потеряли: вы не видели эти поля.

Поля...

Необъятные украинские поля, слегка унавоженные куриным помётом. Когда ж они, блять, закончатся - эти конченые поля?! Третий час идём. Жара. Некультивированная земля, ссохшаяся валунами. Как только ноги до сих пор целы, удивляюсь? А, поди, ещё не подвернул ни разу.

Поля - режь чернозём вместо сала, и на хлеб его, на хлеб! Здесь пахнет, да-да, именно так!
– здесь пахнет Родиной!

Ветер дует со стороны отстойников.

* * *

Я развлекаюсь воспоминаниями о колхозных буднях.

* * *

Стоим посреди комнаты, обозревая печальный пейзаж, - наше пристанище на двадцать дней: оголённые провода вместо розетки (провода эти почему-то вызывают приступ дикого хохота у Сусела и Червняка),

прелые матрасы, сломанная тумбочка в углу. Н-да...

Слон определяет уклад нашего сосуществования - командирским голосом:

– Так, пацаны, я тут уже был в ЛТО год назад, и у нас было принято в палате не пердеть. Ясно? Всем?

Сусел, всем своим видом показывая, что авторитетность Слона для него не более чем подсохшие остатки фекалий на его, Сусела, околоанальных волосках:

– Ну?

Слон, чуть умерив обороты:

– Это я к тому, шо давайте договоримся, шо в палате не пердеть.

Сусел:

– Ну?

Слон:

– А кто пёрднет, тому все отпускают подсрачники. А?

Единогласно.

Через полчаса - звук, запах и голос Сусела:

– Слон, ты сам сказал.

Три полноценных удара по целлюлиту в районе кобчика.

Слон, обиженно:

– А почему так сильно?

Сусел, удовлетворённо:

– Слон, ты сам сказал.

Через 15 минут:

– Слон, становись.

Три удара. Кроссовками. По заднице.

Через 10 минут:

– Слон, ты чо жрал, падла?! В партер!

Ко всем своим пахучим талантам Слон ещё и оказался ужасным, прости господи, педантом, возведшим на пьедестал идолопоклонничества чистоту и порядок - в локальном смысле.

Однажды я имел неосторожность сесть на его аккуратно застеленную (не единой складки и стерильней бинта) кровать - настолько агрессивным я Серёгу не припоминаю ни до, ни после:

– Ты шо?! Куда?! Ёп твою мать!! Вставай!!

Я подскакиваю - неужели случилось нечто непоправимое?!
– моими ягодицами раздавлена, как минимум, семейная реликвия, передающаяся из поколения в поколение с тех пор, как пра-пра-пра-Слон с намёком моргнул симпатичной обезьянке, целомудренно мастурбирующей на соседней ветке.

– И больше никогда! Слышишь - НИ-КОГ-ДА - не садись на МОЮ ПОСТЕЛЬ! Понял?!
– Слон, дрожа, выравнивает складочки, сдувает пылинки и откровенно меня ненавидит.

А вот Суселу (Тушкану) глубоко положить носки на скомканную простыню - ему нравится Сивка-Бурка, он влюблён. Нет, не подумайте, что он питает неразделённую симпатию к героине русской народной сказки. Нет, и ещё раз нет. Тушкану (Суселу) очень нравится Яна Сивинир, наша высокая, русоволосая одноклассница (для своих Сивка-Бурка), девочка не по возрасту плотной в нужных местах комплекции.

Интересовала она, надо сказать, не только Сусела: на пляже именно её весьма откровенно разглядывал Терминатор. Да и я, что греха таить, не упускал случая, чтобы, невзирая на довольно болезненные ответные побои, потискать её могучую грудь.

Да-а, любили мы это дело. Нет, не побои - потискать. И, собравшись чисто мужским коллективом, обсудить:

– У Сивки сиськи ничо.

– Да, ничо.

– Неплохие.

– А у Щуки лучше.

– У Щуки ваще солидные.

– И мне понравились. Классные.