Камбоджа

Шакилов Артем Белоглазов Александр

Какое желание загадать? Не обидное и весёлое?

Ни хрена в голову не лезет, кроме пошлых загадок типа "Что самое умное может прийти в голову женщине?" Ответ: член Эйнштейна. Ещё почему-то опять вспоминается Юра, внезапно застигнутый...

Юрой во время приготовлений даже к незначительной тусовке, можно любоваться - тихонько, чтобы не дай бог, не вспугнуть этого загадочного зверька. Юрик неизменно поражает меня предусмотрительностью: он не только гладит штаны, натягивает новые носки и фигурно складывает носовой платок - он, прежде всего, расстилает

постель, ставит возле кровати тазик - на всякий случай, и полтора литра пива в холодильник - на утро после всякого случая...

Ага, придумал.

Жжжжелание!

Девочки долго сопротивляются - нет! никогда! тра-ля-ля, чтобы мы, тра-ля-ля-ля, да за кого, тра-ля-ля, тра-ля-ля, вы нас?!

Но я неумолим:

– Оля, мы так не договаривались. Проиграли - выполняйте. Мы же всё делали.

По глазам вижу: ненавидит. Ничего, неприятность эту мы переживём.

Дамочки стучат в первую по коридору дверь и нестройно так, смущаясь, щебечут:

– Мы маленькие бляди, и мы хотим ебаться.

И ходу!

Зато в ответ довольный рёв Копейки:

– Девочки, куда же вы?! Не уходите! Мы всегда рады вам помочь! Я рад! Я очень рад!

Овчалова пунцовей пионерского галстука - гипертония в таком юном возрасте?
– это из-за курения. Личико Рыжей перекосило от ярости - наверное, в детстве Танюшу перекормили абрикосовыми косточками - непроизвольное сокращение мимических мышц, как следствие неправильного питания.

– Куда же вы?! Не уходите!

Ослепительная улыбка растопыривает мои щёчки: в коридоре ещё так много дверей - девочек везде внимательно выслушают.

Я доволен.

А подруги еле сдерживают торнадо негативных эмоций. Такой, знаете ли, шквал идиоматических выражений, смачно приправленный разными поганенькими словечками. Ругательными.

– Ну что, мальчики, играем?
– Ольга теоретически обворожительно улыбается, но практически выходит почему-то гримаса самки шимпанзе, изнасилованной нетрадиционным способом - в ноздрю, хлюпающую аквамариновым ринитом.

Я лучезарен:

– Киса, конечно, а как же? Конечно, Киса, играем!

Играем. Вадик потеет Ниагарским водопадом - так старается сделать наше поражение неизбежным. Но я собран - сознание расширено (спасибо Тохе: не пожалел полста граммов виски), я внимателен (глаза имеющий да пропасёт расклады Рыжей) и...
– чтоб им загадать, а?

По лагерю в этом время разносится рефлекторно-слюнявый гул - в ответ на предложение поварихи наполнить пустые желудки общепитовской пищей:

– Де-э-эти! Ууужин! Наууу-жин! Все на ужин!

О, тема.

– Так, подруги, слушай наше желание: щас пойдём в столовую, и вы там заточите по две тарелки каши. Акцентирую: не две на двоих, а по две на каждую. Уяснили?

Кивают. И замечательно. Желание простенькое, легко выполнимое. Я его специально придумал, чтоб хоть немного загладить эффект от предыдущего, но кто ж знал...

Столовая. Столики на четверых: керамические тарелки со штампиками, нарезанный хлеб и алюминиевые ложки. Ложки двигаются по циклу "рот - тарелка -

рот". Иногда цикл даёт сбои - по лбу соседа - а нефиг чавкать! не дома! в культурном, типа, обществе!

Рыжая доедает первую порцию. Молодец! А вот Ольга... как-то она чересчур безрадостно ковыряет манную кашку.

Подхожу:

– Оленька, почему так вяло?! Где задор?! Бери пример с Танюшки!

– Я её с детства ненавижу.

– Танюшку?

– Манную кашу.

– Серьёзно?
– в моём голосе неподдельное сочувствие. Я сам с пелёночных лет не перевариваю гороховый суп - у меня метаболизм другой, а может просто цвет этого гастрономического чуда не приводит меня в трепет, не знаю, но... А в детском саду одна нянечка, сука, чтоб ей, тварь, заставляла...

Молчит, ложкой в жиже кресты рисует - не по мне ли сия живопись?
– и всхлипывает: оплакивает, значит, старинного друга.

– Да ладно, Оля, не ешь. Хрен с ней, с кашей.

– Я съем.

– Да ладно тебе.

– Я съем.

Та-а-ак-с, типичный случай - доктора! позовите кто-нибудь доктора!
– прогрессирующей женской припездонии. Это всё от эмансипации: что, мол, бабы мужиков не хуже. Это Ольга, значит, доказать решила, что она не хуже нас, пацанов, карточные долги платит. Ню-ню.

– Киса, зачем?

...а я похож на новый "Икарус", а у меня такая же улыбка...

– Я съем!

Гордая.

Вот ещё одну ложечку - и вдвойне гордая. Ещё чуть-чуть - гордая и почему-то зелёная. Ротик зажала ладошкой и побежала. В сортир. Надо полагать, блевать. Манной кашкой. Упс, не добежала. Ну, это ничего, бывает. Обидно, что Рыжая под шумок вторую тарелку просимулировала...

* * *

Овчалову заметно штормит. И не только её. Ну, это ничего, бывает. Обидно только, что без нас пили...

– Купаться. Идёмте на пляж купаться.

Всю дорогу я поддерживал Кабана. Чтобы не упал. А Кабан меня. По аналогичной причине. Кроме того, мы общались. Очень нечленораздельно. Нечленораздельно? Плохое слово, есть в нём что-то педерастическое, попрошу его ко мне не применять.

Мы не только общались, но и даже пытались разговаривать. Если, конечно, обмен фразами, состоящими исключительно из предлогов и междометий, покорёженных неправильным ударением и отсутствием окончаний, можно назвать разговором.

Смысл нашей содержательной беседы сводился к следующим взаимосогласованным тезисам:

– наши бабы суки,

– но хоть они и суки, мы за них в ответе, это ещё Экзюпери сказал,

– а раз так, то мы за них любого, кто хоть пальцем:

а) порвём,

б) порежем (по этому поводу мы по очереди громогласно заявили: "Я художник не местный, попишу - уеду"),

в) я попишу,

г) нет, я попишу,

д) нет, я,

е) а я говорю я,

ё) и т.д.

Пляж. Песок. Камыши. Свет фонаря. Маринка медленно раздевается и, покачивая попкой, заходит в воду. Кто-то из местных плюхается рядом: видать, желает спинку потереть.