Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском
Шрифт:
Дело прошлое, надо признаться, что не с той книги начали. Подняться до кантовских «глубин» многим из них оказалось не под силу. Читать было трудно и скучно. Отпугивало обилие специальных терминов. Путали «трансцендентальный» с «трансцендентным»; спотыкались о «предикат», «субстрат» и «объект».
Когда у всех зарябило в глазах, он сказал, что для пользы дела напишет стихотворение, в котором все эти хитрые слова найдут себе достойное место.
— Какое стихотворение? — спросила она.
— Ода, посвященная тебе, — ответил он.
— Почему мне, а не всем страдальцам,
— Вот именно, почему же ей одной? Не по совести, — возмутились остальные «философы».
Но он не принял их возражений.
— Ода посвящается единственной женщине, осмелившейся погрузиться в философские глубины.
И он написал тогда стихотворение.
Можно только подивиться, каким образом уцелело это стихотворение в его бумагах за все годы скитаний и странствий по белу свету, и всего несколько дней назад, едва ли не накануне взрыва, он на него наткнулся, разбирая какие-то давние записи.
Он хороню помнит, как прочел ей это дурашливое стихотворение:
«Как объект», «эстетична», «прекрасна»,
Несомненнейший твой «предикат»,
Даже в день «акциденций» ненастный
Посетить тебя буду я рад.
Чтоб о вечных вопросах серьезно,
Дискуссируя точно Сократ,
Думать: платье твое грациозно,
Но еще грациозней «субстрат».
Пусть душа твоя «не трансцендентна»,
Что подумаешь — знаем тотчас,
Так скажи, — отчего незаметно
Ты с ума посводила всех нас?
Оттого ли, что «аподиктично»
Увлекаться тобой без ума,
Оттого ли, что «проблематична»
Мысль, что можешь увлечься сама?
Оттого ли, что, всех увлекая,
Ты чаруешь, сама не любя,
Или просто уж «трансцендентальна»
Эта форма познанья тебя?
И он хороню помнит, как весело она смеялась, слушая эту «философическую оду».
Он даже не удивился, когда она завела речь о побеге. Не могла же она с ее неукротимой энергией, жизнерадостностью, жаждой деятельности замуровать себя здесь на бесконечно долгие пять лет.
Своей энергией Мария напоминала Катю. Но была между ними и существенная разница. Катя была похожа на стремительный горный ручей, яростно бросающийся из стороны в сторону, расшвыривая камни, преграждающие ему путь, неудержимый в своем стремлении вырваться из сдавивших его
Он понимал, что ей надо бежать. Понимал, что она не хочет, не может, не в силах вырвать себя на пять лет из большой жизни, отзвуки которой долетали даже сюда, за тридевять земель. Она не может жить без живого дела!
У нее неизмеримо больше энергии, чем у него, но у нее нет той приспособленности, может быть, живучести, которая оказалась в нем.
Он и здесь сумел найти себе дело по сердцу и ш> силам. Первую корреспонденцию в иркутскую газету «Восточное обозрение» послал, можно сказать, наудачу. Напечатали. После этого он печатался в «Восточном обозрении» все пять лет олекминской ссылки. Писал корреспонденции, статьи публицистические и литературно-критические, даже стихи.
По поводу стихов товарищи подшучивали. Кто-то даже эпиграмму сочинил:
Вот олекыинский политик,
публицист, поэт и критик,
В «Водосточном» он строчит…
Подписывал свои сочинения псевдонимами Степаныч, Дятлов и другими; потом все чаще — Ольминский, слегка измененное олекминский. Тогда и не подозревал, что этому псевдониму суждено стать второй его фамилией…
А у Марии не было даже такого дела. Разве мог он возразить, когда заговорила она о побеге? Только опять стало пусто и неуютно на душе. Она предложила бежать вместе. Но сразу же, не дав ему ответить, возразила самой себе:
— Неразумно. Более того, бессмысленно. Тебе осталось несколько месяцев. Нет смысла рисковать.
И закончила, как о решенном:
— Ты поможешь бежать мне. А встретимся уже там, — она простерла вперед руки и зажмурилась, — когда ты выйдешь на волю.
Он сделал все, что мог. Не он один. Почти вся колония включилась в подготовку к ее побегу. Марию все любили и искренне желали ей успеха. Это был самый, может быть, умело организованный побег за все время якутской ссылки.
К тому же, старались не только ее товарищи. И сама судьба благоволила Марии. Самым сложным делом было раздобыть подходящий паспорт. Бежать без надежного паспорта было затеей, явно обреченной на неудачу.
Марии удивительно повезло.
В Олекминске появилась молодая монахиня, ходившая из селения в селение и собиравшая доброхотные подаяния на построение храма божьего. Монахиня была одних примерно лет с Марией и очень похожа на нее. Он помнит, как поразило его это сходство, когда он впервые увидел молодую черницу в монашеской рясе, с монастырской кружкой.
Старательная монахиня давно уже обошла все дома и домишки небольшого городка, но что-то зажилась в Олекминске. Как оказалось, не без причины. Она влюбилась в одного из политических. И ему пришлась по душе. И он убедил ее оставить монашество для более радостной мирской жизни. Так она и поступила. А свой паспорт и монашескую рясу передала Марии.