Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском
Шрифт:
«Сегодня приятель, а завтра разрешил ему Солитер (генерал) за каблук сапога своего подержаться — он уж от вчерашних друзей рыло воротит»…
Вот почему в настоящее время если слышишь, как интеллигент кичится культурой или фыркает на некультурность рабочих и крестьян, то знайте: этот человек или уже совершил измену, или замыслил ее в сердце своем и готов продаться за сытую жизнь».
Конечно, эти вот строки заметил он… Именно за эти строки и похвалил статью…
«А рабочим совсем не к лицу повторять эти лицемерные речи о культуре людей с нечистой совестью;
Михаил Степанович вспомнил, как заволновался он, когда ему стало известно, что его прочат в редакторы новой, да еще к тому же ежедневной газеты. Он и гордился, и сомневался, по плечу ли ему. Но Владимир Ильич сказал, что Галерка должен быть в составе редакции обязательно. Доверие Ленина вдохновляло и обязывало. Михаил Степанович трудился, что называется, не покладая рук, не чураясь никакой, даже самой черной работы. И много успевал писать сам.
Дел было очень много. Штат редакции был поистине мизерный, и каждому из сотрудников, включая и редакторов, приходилось отвечать за троих, если не за десятерых. И все же работалось легко, потому что все время ощущал на плече отеческую руку Владимира Ильича.
3
В этот солнечный майский день Михаил Степанович пришел в редакцию несколько позже обычного. Накануне пришлось засидеться далеко за полночь, готовя в набор очень интересную, присланную из Перми статью о забастовке на казенном заводе. Статья была очень ко времени и к месту, но на тему весьма «опасную», и пришлось немало потрудиться над ней, пока она приобрела вид достаточно благопристойный, чтобы протиснуться сквозь цензурные рогатки.
В редакции круглолицая Машенька сказала Михаилу Степановичу, что его дожидается какой-то человек, судя по всему — приезжий.
— Сейчас, вот только отправлю в набор, — сказал Михаил Степанович.
Машенька подошла поближе и шепнула на ухо:
— По-моему, из Кракова…
— Машенька, голубушка, отнесите в наборную, — Михаил Степанович передал ей статью и сам поспешно устремился в кабинет.
Там, сидя на кургузом диванчике, дожидался его человек лет двадцати восьми — тридцати, в новенькой, хорошо сшитой тройке, чернявый, с темными глазами.
— Черномазов, — представился он Михаилу Степановичу, — а по партийной кличке Мирон… Может быть, слышали? — добавил он, учтиво улыбаясь.
Михаил Степанович вспомнил, что о Мироне упоминалось в одном из писем Каменева.
— Из Парижа изволили прибыть? — спросил Михаил Степанович, и сам подивился чопорности своего обращения; вероятно, повлияло щегольское обличье приезжего.
Но Черномазов словно не заметил подчеркнуто официальной вежливости Михаила Степановича.
— Сейчас из Кракова, — уточнил он. — А в Краков, действительно, из Парижа. Да вы, наверное, получили уже письмо от Льва Борисовича. Он должен был предварить о моем приезде.
— Такого письма я не получал, — сказал Михаил Степанович.
— Значит, получите, — бойко возразил
Протянул ее Михаилу Степановичу:
— Захватил на всякий случай. Мало ли что. Почерк Льва Борисовича знаете?
Почерк Каменева Михаил Степанович знал. Записка была без подписи, но писана, несомненно, им. В записке сообщалось, что товарищ Мирон направляется в распоряжение редакции, о чем известно в Кракове.
— Неосторожная записка, — сказал Михаил Степанович. — Попадет в руки полиции, нам лишние неприятности.
— Не извольте беспокоиться, — усмехнулся Черномазов. — На сей счет ученый. С полицией приходилось дело иметь. На заводе Лесснера секретарем больничной кассы изрядное время состоял. Сами понимаете, должность такая, что все время на глазах у полиции. А теперь, какие могут быть претензии у полиции к потомственному почетному гражданину? Вид на жительство у меня отменный.
Он вынул новенькую паспортную книжку и показал Михаилу Степановичу.
Паспорт был надежный. Михаил Степанович понял это с первого взгляда. И все же бойкая самоуверенность Черномазова оставила неприятное впечатление. Правда, Михаил Степанович тут же укорил себя в черствости, излишней подозрительности и даже стариковской сварливости.
И, как бы заглаживая свою вину перед вновь прибывшим товарищем, теперь уже сотрудником «Правды», взял его под руку и повел знакомиться с остальными работниками редакции.
В редакции нового сотрудника приняли хорошо. И веселый его взгляд, и задорная бойкость, и речивость пришлись по душе. Озабоченных лиц в редакции и без него хватало. Импонировало и то, что молодой еще человек предпочел безопасному существованию в Париже изобилующую хлопотами и тревогами жизнь партийного литератора;- жизнь беспокойную под неусыпным надзором царской охранки.
В записке Льва Борисовича было сказано достаточно ясно — в Кракове известно. Это значило, что Черномазов направлен на работу в редакцию «Правды» по указанию Ленина — ее главного редактора. Михаилу Степановичу неизвестно было, знал ли Владимир Ильич лично нового сотрудника, или положился на чью-либо рекомендацию, возможно того же Каменева, но во всяком случае Черномазов был у Ленина в Кракове и получил от него «добро» на работу в редакции.
Поэтому Михаил Степанович немедля сообщил о прибытии нового работника редакции Григорию Ивановичу Петровскому.
На следующий же день Григорий Иванович приехал в редакцию.
— Хочу взглянуть на новичка, — сказал он Михаилу Степановичу. — Фамилия у меня на слуху. Был один Черномазов, помнится, на заводе Лесснера…
— Он упоминал этот завод вчера в разговоре, — сказал Михаил Степанович.
— Значит, он самый, — заключил Григорий Иванович. — О нем хорошо отзывались наши товарищи. Ну это я еще проверю, как и когда ушел он с завода. А пока познакомьте меня с ним.
Михаил Степанович представил издателю газеты нового сотрудника редакции и оставил их вдвоем в редакторском кабинете. У Григория Ивановича глаз точный, и он умеет разговорить собеседника.