КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК
Шрифт:
– Это не указания, - ласково погладила его руку Елизавета.
– Это рекомендации. Он считает, что я обделена развлечениями.
– Нет! Нет! Нет!
– такова была яростная резолюция Соломатина.
Дня через три он услышал:
– Я понимаю, любовь моя, это не твой круг общения, там тебе будет скучно и противно, но подумай обо мне…
Помолчав, она добавила:
– Я и не гоню тебя на эти вечеринки. Но неужели тебя убудет, если я познакомлю тебя со своими приятельницами? Хотя бы с некоторыми из них. И не на светском балу, а где-нибудь днем за каким-нибудь скромным столиком…
– Ну если только за скромным столиком… - сдался Соломатин.
– У тебя завтра выходной, я позвоню тебе в четыре. Будь в сборе…
В
– Андрюшенька, через час будь в «Артистико». Это в Камергерском. Ну, ты знаешь…
– В «Артистико»?…
– Ты чем-то недоволен? Что уж может быть скромнее «Артистико»?
– Нет, нет, - заторопился Соломатин.
– Все нормально… «Ну "Артистико". Ну Камергерский, - сказал себе Соломатин.
– Все давно уже увяло и засохло».
Снята была с вешалки куртка анорак, наряд же для знакомства с приятельницами был Соломатиным определен такой. Ношеная ковбойка, под ней - майка с физиономией Уго Чавеса и джинсы. Вызов, но не Елизавете или Папику, а рублевской лиге.
Сомнения в том, пустят ли или не пустят его в «Артистико», вышли пустыми. Посетителей кафе было всего четверо. Елизавета и ее приятельницы. Ожидалось еще прибытие дамы «ноль калорий», признаваемой Соломатиным Девушкой с веслом, она залетела позже в поисках некоего Гидеонова, оглядев Соломатина, Гидеонова она в нем не признала и вскоре унеслась, взмахнув тренированной рукой. Перед тем ей захотелось проверить бицепсы Соломатина. «Ой, да вы спортсмен!
– восхитилась она.
– На каких тренажерах вы занимаетесь и в каких залах?» «Тренажеры мои исключительно инструменты водопроводчика, - сказал Соломатин, - и занимаюсь я ими вблизи унитазов, смесителей и водяных батарей». «Охо-хо!» - Девушка с веслом оценила юмор Соломатина. Явление ее вызвало восторги официанток и бармена. Они шептали: «Это та самая… Это она!» На днях ее видели в какой-то музыкальной программе. Она показательно массировала тело то ли Ляпса, то ли Суруфанова, и этот то ли Ляпс, то ли Суруфанов эротически постанывал.
К удивлению Соломатина приятельницы Елизаветы выглядели скромницами. Были они постарше Лизаньки и, по всей вероятности, имели больше житейских приключений. Одну из них называли Тишей, она была женой банкира, и при ней визит в Камергерский совершили изумруды. Другая была отрекомендована Соломатину Здесей Ватсон. Здеся Ватсон, урожденная Кормушкина, служила, и шумно, диджеем на одной из радиоволн, то ли милицейской, то ли попсовой, но предпринимала прилично-нетрадиционные попытки пробиться на телевидение. Третью знакомую Елизаветы, Клавдию, называли Писательницей. Выяснилось в разговоре, что трое дам проживали не на Рублевке, а в других Эдемах. Тиша и Здеся существовали в жанре секс-блондинок а ля Памела наша Андерсон (светлые волосы спадали на плечи, подчеркивая удлиненность облагороженных загаром лиц). Писательницу же Клавдию украшали букли-валики в два яруса над висками, они вместе с румянцем щек вызывали мысли о младшей из Лариных, Ольге, легкомысленно отнесшейся к чувствам романтика Ленского. Впрочем, бойкостью и тонусом Ольги писательница нынче, похоже, не обладала. И не было ничего удивительного в том, что несмотря на сегодняшний морозец четыре приятельницы позволили себе деликатно открыть полоски тела вблизи пупков, предъявив знатокам матовость или фитнесовую смуглость кожи, а вместе с тем и изыски пирсинга.
– Это хорошо, Андрюша, - сказала Елизавета, - что ты проходил мимо, подкрепись, мы-то здесь уже минут сорок, возьми меню. Там всякие голливудские чудеса! А вино мы заказали рейнское.
Всякие голливудские чудеса сразу были обнаружены Соломатиным в меню. «Любимая закуска Николсона». «Любимая закуска Траволты». «Любимая закуска Брюса Уиллиса». «Любимая закуска Джулии Робертс». Ну и так далее. Всего восемнадцать любимых закусок. Лобстеры, паштеты, рубленые рябчики, лапки зеленых лягушек и творения кулинаров таинственные, а значит,
– взмахнула рукой Елизавета.
– Никаких проблем!»
И Соломатин заказал тигровые креветки и двести грамм коньяка.
Ломая панцирь креветки, Соломатин взглянул на улицу. Напротив, наискосок, чуть вправо, над каким-то ресторанчиком он увидел новое для себя название. «Так это же закусочная, - сообразил Соломатин.
– Бывшая, видимо. Именно сюда пригнал меня из Столешникова переулка якобы перепуганный Ардальон Полосухин!»
– Что ты увидел за окном?
– обеспокоилась Елизавета.
– Будто тебя что-то расстроило…
– Да нет, - сказал Соломатин.
– Просто ни с того, ни с сего пришло на ум одно соображение. Некогда проезжал Камергерским переулком Юрий Живаго и увидел в окне вон того серого здания горящую свечу. «Свеча горела на столе, свеча горела…»
– В каком же из окон?
– спросила Елизавета.
– Не знаю, - сказал Соломатин.
– Но судя по тексту романа, на первом этаже. Или на втором. Не выше.
У приятельниц Елизаветы упоминание Юрия Живаго, похоже, не вызвало никаких чувств. Впрочем, писательница Клавдия оживилась, и букли ее стали вздрагивать:
– Куда интереснее дом во дворе! Флигель! Там убили красавицу, бывшую содержанку. А потом в той же квартире застрелили и зарезали самого Севу Альбетова.
– Да никто его не убивал!
– то ли возмутилась, то ли возрадовалась Здеся Ватсон.
– Он убыл из Москвы сам, чтобы нанять кита и переплыть на нем Тихий океан!
– Он снова пропал на станции Красноуфимск. Или на станции Бисерть, - печально сказала жена банкира, и стало понятно, почему ее называют Тишей.
– Никуда он не пропал!
– зашумела Здеся Ватсон.
– Он в Москве! Его уже видели на ипподроме! Или на Даниловском рынке! От Красноуфимска он дошел пешком.
– Что вам дался этот Альбетов?
– удивилась Елизавета.
– Ну как же!
– заявила Здеся Ватсон.
– Он же - девятое чудо света! Он же - новый Калиостро! Он состоит из запахов и управляет запахами вселенной. Он мог и не нанимать кита за деньги, а подчинить себе рыбий жир, амбру для духов, а вместе с ними и кита. Люша Люшина пообещала написать о нем книгу, о нем и об ихней с ним лав стори.
– Люша Люшина - понтярщица и врушка, - поморщилась писательница Клавдия.
Тем временем принесли кофе.
– Вот уж кому стоит писать книгу, так это тебе, Лиза, - сказала Тиша.
– Мне?
– удивилась Елизавета.
– О чем же я могу написать книгу?
– Как, о чем? Да о Джиме! О Косте Летунове! О вашей с ним истории! Тут и мелодрама. Тут и жизнь богемы. Тут и слезы! И счастливый конец! Такую книгу будут расхватывать и вблизи метро, и в больничных киосках!
Эти слова Тиши, как и ход разговора приятельниц, подтвердили соображения Соломатина о том, что Елизавета (Здеся Ватсон называла ее и Лайзой) в их круге существует именно как любимая дочь плейбоя Константина Летунова, двадцать лет назад собиравшего стадионы, теперь - удачливого и денежного дельца и продюсера. О Папике и намека не возникало. Возможно, о Папике не знали и вовсе.
– Можете посчитать меня занудой, - сказал Соломатин, - но книги не пишут. Книги издают. Пишут романы, сочинения и доносы. Даже книги жалоб не пишут, а заполняют. Книги создают издатели, коли видят в своих проектах выгоду. Эта ваша Люша Люшина со своим романом о Севе Альбетове вполне может вписаться в чей-то проект.
– Вы, Андрюшенька, - сказала писательница Клавдия, - видимо, из тех высокомерных читателей, какие лорнет подносят к глазам, а при виде женских романов кривят губы.
– От зависти! От зависти!
– обрадовалась Здеся Ватсон.
– На что еще способны мужики!