Камерные гарики

Губерман Игорь Миронович

моей душою озабочен,

мне друг прислал моржовый хер,

чтоб я был тверд и столь же прочен.

* * *

Мы чужие здесь. Нас лишь терпят.

А мерзавец, подлец, дурак

и слепые, что вертят вертел, —

плоть от плоти свои. Как рак.

* * *

Нынче это глупость или ложь —

верить в просвещение, по-моему,

ибо что в помои ни вольешь —

теми же становится помоями.

* * *

Предаваясь

пиршественным возгласам,

на каком-то начальном стакане

вдруг посмотришь,

кем стали мы с возрастом,

и слова застревают в гортани.

* * *

Завари позабористей чай,

и давай себе душу погреем;

это годы приносят печаль,

или мы от печали стареем?

* * *

Когда сорвет беда нам дверь с петель

и новое завертит нас ненастье,

то мусор мелочей сметет метель,

а целое запомнится как счастье.

* * *

Отъявленный, заядлый и отпетый,

без компаса, руля и якорей

прожил я жизнь, а памятником ей

останется дымок от сигареты.

* * *

Один я. Задернуты шторы.

А рядом, в немой укоризне,

бесплотный тот образ, который

хотел я сыграть в этой жизни.

* * *

Даже в тесных объятьях земли

буду я улыбаться, что где-то

бесконвойные шутки мои

каплют искорки вольного света.

* * *

Вечно и везде – за справедливость

длится непрерывное сражение;

в том, что ничего не изменилось, —

главное, быть может, достижение.

* * *

За периодом хмеля и пафоса,

после взрыва восторга и резвости

неминуема долгая пауза —

время скепсиса, горечи, трезвости.

* * *

Здесь – реликвии. Это святыни.

Посмотрите, почтенные гости.

Гости смотрят глазами пустыми,

видят тряпки, обломки и кости.

* * *

Огонь и случай разбазарили

все, чем надменно я владел,

зато в коротком этом зареве

я лица близких разглядел.

* * *

Спасибо организму, корпус верный

устойчив оказался на плаву,

но все-таки я стал настолько нервный,

что вряд ли свою смерть переживу.

* * *

Мы многих в нашей жизни убиваем —

незримо, мимоходом, деловито;

с родителей мы только начинаем,

казня их простодушно и открыто.

* * *

Всему ища вину вовне,

я злился так, что лез из кожи,

а что вина всегда во мне,

я

догадался много позже.

* * *

Порой оглянешься в испуге,

бег суеты притормозя:

где ваши талии, подруги?

Где наша пламенность, друзья?

* * *

Сегодня дышат легче всех

лишь волк да таракан,

а нам остались книги, смех,

терпенье и стакан.

* * *

Плоды тысячелетнего витийства

создали и залог, и перспективы

того, что в оправдание убийства

всегда найдутся веские мотивы.

* * *

Хоть я живу невозмутимо,

но от проглоченных обид

неясно где, но ощутимо

живот души моей болит.

* * *

Грусть подави и судьбу не гневи

глупой тоской пустяковой;

раны и шрамы от прежней любви —

лучшая почва для новой.

* * *

Целый день читаю я сегодня,

куча дел забыта и заброшена,

в нашей уцененной преисподней

райское блаженство очень дешево.

* * *

Потоком талых вод омыв могилы,

весна еще азартней потекла,

впитавши нерастраченные силы

погибших до пришествия тепла.

* * *

Когда по голым душам свищет хлыст

обмана, унижений и растления,

то жизнь сама в себе имеет смысл:

бессмысленного, но сопротивления.

* * *

Этот образ – чужой, но прокрался не зря

в заготовки моих заповедных стихов,

ибо в лагере впрямь себя чувствовал я,

как живая лиса в магазине мехов.

* * *

Я уже неоднократно замечал

(и не только под влиянием напитков),

что свою по жизни прибыль получал

как отчетливое следствие убытков.

* * *

Душа не в теле обитает,

и это скоро обнаружат;

она вокруг него витает

и с ним то ссорится, то дружит.

* * *

Листая лагерей грядущий атлас,

смотря о нас кино грядущих лет,

пришедшие вослед пускай простят нас,

поскольку, что поймут – надежды нет.

* * *

Мы сами созидаем и творим

и счастье, и нелепость, и засранство,

за что потом судьбу благодарим

и с жалобами тычемся в пространство.

* * *

Когда, отказаться не вправе,

мы тонем в друзьях и приятелях,

я горестно думаю: Авель

задушен был в братских объятиях.

* * *