Камерные гарики

Губерман Игорь Миронович

то каркаю зловеще, как ворона;

игра моя блаженная в слова

дается голове не без урона.

* * *

Беда вся в том, что иудеи —

отнюдь не явные злодеи,

но чем их пагуба неясней,

тем с очевидностью опасней.

* * *

А днем еду я вынимаю

(хлеб, сало, чай – сюжет не нов)

и с удовольствием внимаю

брехне бывалых ебунов.

* * *

Гипноз какой-то

колдовской

есть в зимних рощах нелюдимых:

с неясной гложущей тоской

вдруг вспоминаешь всех любимых.

* * *

Давно уже две жизни я живу,

одной – внутри себя,

другой – наружно;

какую я реальной назову?

Не знаю, мне порой в обеих чуждо.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Жена меня ласкает иногда

словами утешенья и привета:

что столько написал ты – не беда,

беда, что напечатать хочешь это.

* * *

Кроме школы тоски и смирения

я прошел, опустившись на дно,

обучение чувству презрения —

я не знал, как целебно оно.

* * *

На самом краю нашей жизни

я думаю, влазя на печь,

что столько я должен отчизне,

что ей меня надо беречь.

* * *

В предательских пространствах

этих стылых —

где место, где пристанище мое?

Вот я уже в России жить не в силах

и жить уже не в силах без нее.

* * *

Тюремные прощанья – не беда,

увидимся, дожить бы до свободы;

о том, что расставались навсегда,

вдруг больно понимаешь через годы.

* * *

Весна сняла обузу снежных блузок

с сирени, обнажившейся по пояс,

но я уже на юных трясогузок

смотрю, почти ничуть не беспокоясь.

* * *

Невольник, весь я в путах строгих,

но со злорадством сознаю,

что я и в них свободней многих,

цепь охраняющих мою.

* * *

Я – удачник. Что-то в этом роде.

Ибо в час усталости и смуты

радость, что живу, ко мне приходит

и со мною курит полминуты.

* * *

В Сибирь я врос настолько крепко,

что сам Господь не сбавит срок;

дед посадил однажды репку,

а после вытащить не смог.

* * *

Сколько света от схватки идей,

сколько свежести в чувственной гамме;

но насмотришься сук и блядей —

жирно чавкает грязь под ногами.

* * *

В том, что я сутул и мешковат,

что грустна фигуры география,

возраст

лишь отчасти виноват,

больше виновата биография.

* * *

Учусь терпеть, учусь терять

и при любой житейской стуже

учусь, присвистнув, повторять:

плевать, не сделалось бы хуже.

* * *

Вот человек: он пил и пел,

шампанским пенился брожением,

на тех, кто в жизни преуспел,

глядит с брезгливым уважением.

* * *

Есть власти гнев и гнев Господень.

Из них которым я повержен?

Я от обоих не свободен,

но Богу – грех, что так несдержан.

* * *

Слова в Сибири, сняв пальто,

являют суть буквальных истин:

так, например, беспечен тот,

кто печь на зиму не почистил.

* * *

Я проснулся несчастным

до боли в груди —

я с врагами во сне пировал;

в благодарность клопу,

что меня разбудил,

я свободу ему даровал.

* * *

Города различались тюрьмой —

кто соседи, какая еда;

навсегда этот праздник со мной,

хоть не праздничен был он тогда.

* * *

Скачет слов оголтелая конница,

стычки строчек и фраз теснота;

их рифмую не я, а бессонница,

сигарета, весна, темнота.

* * *

Как жаждет славы дух мой нищий!

Чтоб через век в календаре

словно живому (только чище)

сидеть, как муха в янтаре.

* * *

Как молодость доспехами бряцала!

Какой бывала зрелость удалой!

Остыли, как восторг провинциала

в промозглости столицы пожилой.

* * *

Моим конвойным нет загадок

ни в небесах, ни в них самих,

царит уверенный порядок

под шапкой в ягодицах их.

* * *

Муки творчества? Я не творю,

не мечусь, от экстаза дрожа;

черный кофе на кухне варю,

сигарету зубами держа.

* * *

Наша кровь – родня воде морской,

это от ученых нам известно,

может, потому такой тоской

мучаемся мы, когда нам пресно?

* * *

Служить высокой цели? Но мой дом

ни разу этой глупостью не пах.

Мне форма жмет подмышки. И притом

тревожит на ходу мой вольный пах.

* * *

О чем судьба мне ворожит?

Я ясно слышу ворожею:

ты гонишь волны, старый жид,