Камни Флоренции
Шрифт:
Но это — чистая утопия: у итальянцев слабо развито чувство гражданского долга. «Что если вас разбудят в четыре утра?» — на этот типично англосаксонский вопрос, призывающий человека поставить себя на место другого, итальянец даст абсолютно реалистичный ответ: «Но я в это время уже не сплю». Молодой итальянец, садящийся ранним утром за руль своей «веспы», не представляет себя на месте другого молодого итальянца, какого-нибудь клерка, пытающегося еще немного поспать, и еще в меньшей степени — на месте иностранного туриста или владельца гостиницы. Точно так же можно попросить осу, в честь которой и получила свое название «веспа» {4} , представить себя на месте того создания, которое она собирается ужалить. Более того, popolo minuto, как всем известно, любят шум. «Non fa rumore», — сказал молодой флорентийский рабочий, когда ему показали английский мотороллер. — «Он совсем не шумит» [9] .
9
Тем не менее, в конце концов муниципалитет издал постановление, запрещавшее использование мотоциклов в центре города с 23.00 до 6.00 (примечание автора).
Все идеи, выдвигаемые во Флоренции в целях решения проблем шума и уличного движения, утопичны, и никто не верит в них, точно так же, как никто не верил в макиавеллиевского государя, утопический образ идеального эгоистичного деспота. Это просто мечты, которыми так приятно себя тешить: мечта запретить всякое автомобильное движение в центре города (по примеру Венеции) и вернуться к лошадям и осликам; мечта о том, что кто-нибудь (может быть, семья Рокфеллеров?) захочет
…Профессор Ла Пира [10] , мэр Флоренции, христианский демократ, мечтает решить проблему с жильем, еще одним проклятием города. Он предложил бездомным беднякам вселиться в пустующие дворцы и виллы богатеев. Эта христианская фантазия разбилась, столкнувшись с законами о собственности, и бедняков выселили из дворцов. На смену этой мечте пришла другая, воплотившаяся в современной идиоме «город-спутник», — мечта построить на юго-востоке Флоренции, в лесу зонтичных сосен, дома для городских рабочих. На работу и с работы они ездили бы специальными автобусами, которые забирали бы их по утрам, отвозили домой на обед, потом обратно на работу; и так далее. Этому плану, в котором угадывалось влияние научно-фантастической литературы, тоже не суждено было осуществиться. Другая группа мечтателей — профессора, архитекторы и историки искусства — заявила, что тосканской природе будет нанесен значительный урон, а также указала на непрактичность самой идеи, реализация которой приведет к росту нагрузки на дороги и мосты, и без того изрядно перегруженные. Провели встречу, на которую прибыли другие профессора и проектировщики из Рима и Венеции; звучали страстные речи; распространялись памфлеты; победили консерваторы. Тем временем Ла Пира, подвергавшийся давлению со всех сторон (он мечтал также убрать из города бродячих кошек), подал в отставку с поста мэра.
10
Джорджо Ла Пира (1904–1977) — мэр Флоренции в 1951–58 и 1961–65 гг., один из основателей христианско-демократической партии. В настоящее время римско-католическая церковь проводит процесс канонизации Ла Пиры, которого флорентийцы начали называть святым еще при жизни.
Впрочем, провал проекта Соргане (именно так предполагалось назвать город-спутник) стал лишь одним из эпизодов фракционной войны, охватывавшей город — улицу за улицей, дом за домом, мост за мостом, — подобно былым войнам между Черными и Белыми, гвельфами и гибеллинами, семьями Черки и Донатн [11] . Эта скрытая, то и дело разгорающаяся война, в которой по обе стороны фронта были свои идеалисты, началась в девятнадцатом веке, когда Дуомо украсили новым фасадом, соответствовавшим вкусам того времени [12] , центр города модернизировали, а старые стены вдоль Арно попросту снесли. В ознаменование торжества сил прогресса над старой Флоренцией на нынешней площади Республики воздвигли триумфальную арку с надписью, прославлявшей победу нового порядка и красоты над прежним убожеством. Сегодня флорентийцы горько усмехаются, видя в этой надписи пример невольной иронии: теперешняя площадь в неоновых всполохах рекламы лекарства против мочекаменной болезни, по всеобщему признанию, является самой уродтивой в стране — этакий приступ националистической мании величия, случившийся в тот недолгий период, когда Флоренция была столицей новой Италии [13] . Противникам перемен в доказательство своей правоты достаточно напомнить про эту площадь: так консерваторам не раз удавалось одерживать победу. Тем не менее, если город не сумеет найти новое решение жилищной проблемы, зонтичные сосны на холме Coprane еще могут рухнуть под ударами топоров, как деревья в последнем акте «Вишневого сада», потому что Флоренция — это современный, быстро растущий город; именно в этом и кроется одна из причин того, что ее так не любят разборчивые туристы.
11
XII–XV вв. в политической истории Италии были ознаменованы борьбой гиббелинов, сторонников германской императорской династии Штауфенов, и гвельфов, преимущественно выходцев из ремесленно-торговых кругов; их знаменем был папа римский. В XIV в. во Флоренции гвельфы разделились на партии Белых и Черных, во главе которых стояли, соответственно, семьи Черки и Донати.
12
Фасад Флорентийского собора облицевали зеленым, розовым и белым мрамором в 1871–1887 гг.
13
С 1865 г. до января 1871 г. Флоренция была столицей объединенного Итальянского королевства.
В девятнадцатом веке, в значительной мере под влиянием четы Браунинг [14] и их читателей, о Флоренции сложилось ложное, книжное представление как о драгоценной частице старого мира. Старые девы обоего пола — вышедшие на пенсию библиотекари, гувернантки, дамы со скромными доходами, добропорядочные художники, скульпторы, поэты, анемичные дилетанты всякого рода — «влюбились» во Флоренцию и решили поселиться там. На холмах Винчильята писала акварелью королева Виктория; родители Флоренс Найтингейл [15] назвали дочку в честь города, где она родилась в 1820 году: ее слащавое скульптурное изображение — фигурка с фонарем в руке — стоит в монастыре Санта Кроче. В начале двадцатого века полковник Дж. Ф. Янг, вышедший в отставку после службы в Индии и, по слухам, даже не умевший читать по-итальянски, провозгласил себя защитником семейства Медичи и выпустил в свет некий «классический» труд, выдержавший несколько изданий [16] . В нем довольно невнятно доказывалось, что демократически настроенные историки исказили образ Медичи. (У Тургенева есть рассказ об отставном майоре, которому нравилось лечить своих крестьян. «А он учился медицине?» — спрашивает кто-то. «Нет, не учился, — отвечают ему; — Он делает это из человеколюбия». Видимо, так же обстояло дело и с полковником Янгом). Янга можно назвать типичным представителем англо-американских гостей, которые, как оказалось, экспроприировали Флоренцию, захватили виллы во Фьезоле или Беллосгуардо, занялись изучением дикорастущей флоры Тосканы, собирательством историй о привидениях, коллекционированием триптихов и диптихов, стали хоронить своих собак во дворе протестантской епископальной церкви, и при этом (по большей части) не знали никого из флорентийцев, кроме своей прислуги. Браунинги, поселившиеся в Каза Гуид и, напротив дворца Питти, получали удовольствие от изучения истории Флоренции и ненавидели австрийских узурпаторов, живших через улицу; однако, как и они, держались особняком, не смешиваясь с местным населением; им хватало собственного общества. Джордж Элиот [17] провела две недели в швейцарском пансионе на Виа Торнабуони, добросовестно изучая исторические реалии для своего сентиментального романа из флорентийской истории «Ромола», который в свое время пользовался огромным успехом, а сегодня известен меньше других книг писательницы. По словам Генри Джеймса [18] , от этого сочинения так и веяло библиотечным душком, и все представления иностранной колонии о Флоренции были похожи на «Ромолу» — такие же книжные, искусственные, чересчур сентиментальные, ограниченные, мещански-претенциозные и, прежде всего, собственнические. Эта болезненная любовь («наша Флоренция», «моя Флоренция») со стороны иностранцев, живущих в городе, предполагала, как и всякая любовь такого рода, тираническое сопротивление любым переменам. Весь остальной мир мог меняться, но Флоренция, в ревнивом воображении ее иностранных обладателей, должна была оставаться точно такой, какой они ее открыл и — драгоценной частицей Старого Мира.
14
Знаменитый английский поэт викторианской эпохи Роберт Браунинг (1812–1889) и его жена, поэтесса Элизабет Барретт Браунинг-Молтон (1806–1861), с 1849 г. постоянно жили во Флоренции.
15
Флоренс Найтингейл (1820–1910) — английская медсестра, организатор и руководитель отряда санитарок во время Крымской войны (1853–56); создала систему подготовки среднего и младшего медперсонала в Великобритании.
16
Впервые 2-томник Дж. Ф. Янга «Медичи» был издан в Лондоне в 1909 г.
17
Джордж
18
Генри Джеймс (1843–1916), американский и английский писатель; много путешествовал по Европе, в Италии жил в 1872–1874 гг.
За всю историю своего существования Флоренция никогда такой не была. Она никогда не была храмом прошлого, она сопротивляется любым попыткам сделать ее святыней сегодня, точно так же, как она сопротивляется туристам. Туризм, в определенном смысле, представляет собой случайный побочный продукт города — одновременно прибыльный и обременительный, добавляющий шума и скученности, вызывающий рост цен для населения. Флоренция — это рабочий город, центр торговли, крупный железнодорожный узел: здесь производят мебель (включая мебель «под старину»), обувь, перчатки, сумки, ткани, дорогое белье, ночные сорочки и скатерти, рамы для картин, чемоданы, химикаты, оптическое оборудование, детали машин, ковкую мягкую сталь, различные изделия из соломки. Значительная часть этой работы выполняется в мелких мастерских в Ольтрарно, на левом берегу Арно, или на фермах в сельской местности; здесь мало крупных заводов, но много мелких фабрик и торговых предприятий. Каждую пятницу на площади Синьории разворачивается рынок, куда приезжают крестьяне из Вальдарно и Кьянти с образцами своего товара: зерна, масла, вина, семян. Маленькие гостинички и дешевые ресторанчики заполнены коммивояжерами, виноторговцами из Чертальдо или Сиены, представителями текстильных фабрик из Прато или мраморных разработок в горах Каррары, где Микеланджело искал материал для своих творений. Все находятся в постоянном движении, все покупают, продают, поставляют, а туристы только путаются под ногами у людей, занятых торговлей. В целом, флорентийцы были бы счастливы избавиться от гостей. Может быть, их отъезд и огорчил бы хозяев магазинов на Понте Веккьо или Лунгарно, владельцев гостиниц и ресторанов, воров и вдов, сдающих комнаты в pensione, но туристам редко позволяют это заподозрить. В Италии не найдется другого такого города, где к туристам относились бы столь же безразлично, где бы так мало заботились об их удобствах.
Здесь нет веселых баров или уютных уличных кафе; здесь очень бедная ночная жизнь, а злачных мест и вовсе не сыскать. Еда в ресторанах чаще всего плохая, однообразная и довольно дорогая. Многие из местных деликатесов — рубец, требуха, кролик или смесь петушиных гребешков, печени, сердец и семенников — не услаждают вкус иностранцев. Вино порой бывает неплохим, но далеко не всегда. Официанты неряшливы и суетливы; подобно многим флорентийцам, они производят впечатление, будто заняты каким-то иным, более важным делом — решением сложной задачи, своими мыслями. В одном из «типичных» ресторанов, куда рекомендуют сходить постояльцам крупных отелей, официанты, все другу другу родственники, обращаются с клиентами, как с незваными гостями, делают вид, что не замечают их присутствия, саркастическим тоном выкрикивают заказы в сторону кухни, стучат тарелками, сплевывают на пол. «Берите что дают, или убирайтесь», — именно так, в лучшем случае, ведет себя хозяйка pensione, показывая комнаты; в pensione классом пониже туристов сплошь и рядом обманывают. Агенты этих заведений подкарауливают на дороге за городом автомобили с иностранными номерами, останавливают их, бесцеремонно забираются внутрь и приказывают водителю ехать по определенному адресу. Как ни странно, туристы часто соглашаются, а в полицию обращаются гораздо позже, когда их уже обворуют в pensione. Эти тени дантовских разбойников с большой дороги — не единственная опасность, подстерегающая туристов. Несколько лет назад полиция закрыла один из лучших ресторанов Флоренции — за обсчет иностранца. Ежедневно в квестуру поступает множество жалоб от иностранцев, а утренние газеты подводят итог: грабежи и нападения происходят повсеместно; машины, припаркованные на площади Синьории или вдоль берегов Арно, средь бела дня обчищают или утоняют. Самой желанной добычей, судя по всему, становятся представители северных народов — немцы и шведы, а самая распространенная жалоба — это кража фотоаппарата. Другие иностранцы становятся жертвами несчастных случаев; старая американка, теща одного писателя, гуляя по Виа Гвиччардини, удостоилась чести попасть под колеса сразу двух велосипедистов: один врезался в нее спереди, другой — сзади. Она подлетела в воздух и, упав, сломала руку. Несколько лет назад серьезно пострадали английские туристы: на них рухнул обломок камня с дворца Бартолини-Салимбени (1517–1520) на площади Санта Тринита. В конце концов тротуар перед этим обветшалым зданием огородили и установили красный фонарь: осторожно, осыпается лепнина! [19] Недавно, в разгар летнего сезона, отвалился кусок карниза Национальной Библиотеки весом 132 фунта; на сей раз, однако, чудесным образом избежал гибели не турист или иностранный студент, а водитель автобуса, чью фотографию напечатали в газете.
19
С тех пор дворец реставрировали (примечание автора).
На протяжении всего лета, или всего туристического сезона, «Кронака ди Фиренце», городская хроника замечательной утренней газеты «Нацьоне», превращается в ежедневный перечень несчастий, приключившихся с иностранцами, вперемешку с немногочисленными сообщениями о кражах у местных жителей, мошенничествах, автомобильных авариях, супружеских скандалах, а также призывами к сохранению памятников. Газета сокрушается по поводу воровства во Флоренции, которое, нарядус любителями пошуметь (i selvaggi{5}), создает городу дурную славу. «Нацьоне» пытается убедить своих читателей в том, что следует лучше понимать иностранцев, более доброжелатеыю относиться к их пристрастиям в еде, к их манере одеваться, и так далее. Однако в подтексте этих официальных увещеваний чувствуется чисто флорентийская ирония; создается впечатление, будто на самом деле «дикари» — это иностранцы, с их камерами и пачками денег, а поведение воров — дело совершенно естественное. Серию «симпатизирующих» статей о туризме сопровождали фотографии, не вызывающие абсолютно никакой симпатии: группы туристов, жующих спагетти, обнаженные по пояс туристы, входящие в галерею Уффици.
Флорентийцы не любят показывать чужакам дорогу; если вы заблудились, лучше обратитесь к полицейскому. В отличие от венецианцев, флорентийцы никогда не станут указывать прохожему иностранцу, где можно полюбоваться прекрасным видом. Они совершенно не стремятся демонстрировать красоты своего города: все памятники на своих местах — пусть туристы сами их ищут. Это вовсе не безразличие, а особая гордость и достоинство. Вы никогда не увидите, чтобы флорентийские ризничие зажигали свет, дабы люди могли лучше рассмотреть фрески или роспись алтаря; к чаевым они, судя по всему, совершенно безразличны. Небольшие группки туристов, вздыхая, стоят в ожидании вокруг фресок Мазолино — Мазаччо — Филиппино Липпи в капелле Бранкаччи церкви Санта Мария дель Кармине; они пытаются самостоятельно найти выключатель; они пытаются найти кого-нибудь в ризнице. Наконец, проходящий мимо священник зажигает свет и поспешно убегает, взмахнув полами рясы. То же самое происходит с фресками Гирландайо в церкви Санта Тринита. Нормальный ризничий притаился бы в укромном уголке, поджидая тех, кому можно показать росписи; флорентийский ризничий возникает только перед самым закрытием храма, в середине дня; вот тугто он проявляет наибольшую активность, выгоняя людей из церкви резкими свистками и угрожающими взмахами метелки. Если в помещении церкви и выставлены на продажу открытки, продавца рядом обычно нет.
Со временем, особенно если вы никуда не торопитесь, вы начинаете понимать, что это отсутствие духа сотрудничества, эта отстраненность, эта сосредоточенность на собственных заботах — поистине благословение для Флоренции, осеняющее ее ореолом святости. Это один из немногих городов, где в храмах можно подолгу и беспрепятственно бродить и рассматривать произведения искусства. После уличного грохота в церкви вас окружает невероятный покой, так что вы невольно начинаете ходить на цыпочках, опасаясь нарушить тишину, отвлечь от молитвы нескольких старушек, едва различимых в полумраке. Вы можете провести час, два часа в великих церквях Брунеллески — Санто Спирито и Сан Лоренцо, — и никто с вами не заговорит и не обратит на вас внимания. Туда не заходят туристические группы с гидами; они идут в капеллу Медичи со скульптурами Микеланджело. Церкви размером поменьше — Санта Тринита, Санта Феличита, Оньиссанти, Сантиссима Аннунциата, Санта Мария Маддалена деи Пацци, Сан Джованнино деи Кавальери — туристы посещают редко; то же можно сказать и о капелле Пацци во дворе Санта Кроче, и о капелле Барди в той же церкви с потрясающими, недавно отреставрированными фресками Джотто; в капелле еще не сняты леса, и посмотреть на фрески удается только искусствоведам, их друзьям и родственникам. Стоящий на холме храм Сан Миньято большинству путешественников кажется слишком отдаленным; обычно они говорят, что не заметили его. А большие храмы ордена доминиканцев Санта Мария Новелла и Санта Кроче, и огромный Дуомо, где Савонарола выступал с проповедями перед десятитысячными толпами, легко поглощают туристические группы, так, что и следа не остается. Тогда туристы начинают жаловаться, что эта архитектура их «подавляет». Они находят ее «холодной», «неприветливой».