Канатные плясуны
Шрифт:
— Тебя среди бомжей нашли, — пояснила «старшая». — Чтобы вшей не было.
— А, дератизация… — понимающим взглядом ответил Дима.
— Дератизация — когда крыс травят, — поправила «старшая», — с тебя же достаточно санобработки.
Она сделала ему укол, боль отступила, и Дима заснул.
А в другой палате, Джессика держала за руку Семена.
— Это очень дорогая операция, — рассказывал ей Семен. — Всего лучше ее сделать в Америке или Израиле. После, как его, шунтирования, можно прожить,
— Разве проблема, чтобы прожить долго? — удивилась Джессика.
— Проблема, — вздохнул Семен. — Проблема заключается в том, что моя семья не должна знать про болезнь, и, соответственно, как меня можно вылечить.
— Как это?! Они тебя что — не любят?
— В том-то и дело, что очень любят! И, чтобы оплатить операцию, продадут все, не задумываясь, даже квартиру… Я уже посчитал — только так удастся набрать нужную сумму. Понимаешь? Если бы этот Трупин не «кинул» меня с вложением капиталов… будь они неладны… Теперь я не имею права лишить семью оставшегося.
— Нет, — Джессика покачала головой. — Если семья тебя любит, то это они всего лишатся, когда потеряют тебя, а не какой-то там ресторан или квартиру.
— Вот именно, вот именно! — Семен попытался сделать резкое движение, но поморщился от тянущей боли в груди. — И они тоже так посчитают. А зачем, зачем тогда я жил? — глаза у него были на мокром месте. — Зачем я работал, изворачивался? Чтобы им было хорошо, понимаешь? И зачем мне тогда жить, если они потеряют все, что я для них сделал? Как мне тогда оправдать свое существование?
— Папашка, ты эгоист, — определила Джессика.
— Эгоист? Почему?
— Ты болен. Твою жизнь может спасти операция, которая дорого стоит. Так?
— Так.
— Но ты не хочешь, чтобы твои родные об этом узнали, потому что операция их разорит. Так?
— Так, — подтвердил Семен.
— А ты подумал о том, как они почувствуют себя, когда ты умрешь? Когда они узнают, что могли спасти тебя, да не знали, как?.. Сладко ли им будет проедать те деньги, которыми можно было спасти жизнь мужа, отца? Эгоист ты, папашка, честное слово. Черствый человек. Хуже Димки.
Первый луч восходящего солнца скользнул по окну палаты интенсивной терапии, прыгнул внутрь, отскочил от зеркала над умывальником, а потом золотистым, чуть подрагивающим от нетерпения «зайчиком» ослепил девушку. Она зажмурилась и махнула рукой, вроде как отгоняя его.
— Дурочка, — улыбнулся Семен. — Откуда они узнают? Я потому и напросился в эту поездку с ребятами, потому что надеюсь умереть во время нее. Понимаешь? Что может быть лучше? Поехал в отпуск со старинными друзьями. С друзьями, ближе которых у меня нет. Когда-то, совсем молодыми, мы ездили по этому маршруту. Вернуться в юность — разве это не прекрасно?
— Я еще достаточно молода, — поджала губы Джессика, — чтобы оценить…
— Поехал и умер. Все будут знать, что я умер счастливым. И какая разница — от чего? Я ведь только в один конец
— Ты еще не откинул копыта, папашка, — довольно резко заметила Джессика. — И пока я здесь, я не позволю тебе прокрутить эту смертельную комбинацию.
— Да, рано, — Семен моргнул. — Димка ранен, Ренат в тюрьме… Рано пока…
— Что у нас тут? — в палату вошла полная женщина, вся фигура которой вызывала непреодолимое желание громко шлепнуть ее ладонью по заднице.
— У нас тут больной, — гордо ответила Джессика.
— Я тебя сменяю, — сообщила плотоядная женщина. — Можешь идти отсыпаться. Только «хозяйка», — так они между собой называли старшую медсестру, — просила тебя зайти в 304-ю. Там мужик раненый лежит. В девять к нему должны прийти… как их… дознаватели? следователи? короче, менты. Она просила парня побрить. Справишься?
— Я? — возмутилась Джессика, — Я — и не справлюсь? Да я с шестнадцати лет ноги себе всегда сама брею.
Рассветный луч заглянул и в маленькое зарешеченное окошко местной тюрьмы. Заключенные в камере не спали.
— Я, бля, для тебя — просто находка, — мужик в спортивном костюме фирмы «Adidas» говорил шепотом, но убедительно. — Се ля ви, судите сами. Сам я в любой момент отсюда выйти могу. Я тут на особом положении.
— Чего ж тебя, на положении, дубинкой огрели? — удивился Ренат.
— Вертухаи о моем положении не знают, их дело охранять, незачем им знать лишнего, но стоит мне попросить кого надо, так уйду я оттуда — на ареведерчи.
— Ты чего-нибудь понял? — так же шепотом переспросил Ренат у «Робин Гуда».
— Я слышал, «подсадные утки» такие, специальные бывают. Их в камеру, вроде как тоже преступников, сажают, чтобы они все выведали, в доверие нам втерлись.
— Фреи вы зеленые, — засмеялся Адидас еще громче. — Где это видано, чтобы преступников, по одному делу проходящих в одну и ту же камеру сажали? Тем более — по «мокрому». Они, значит, мента грохнули, а может еще и директора Электролампового, а им тут курорт устроили, — и для наглядности, кого он имеет ввиду, Адидас потыкал пальцем в сторону Рената и «Робин Гуда» — Но милиции известно, что убили не мы, — возразил Ренат. — Мы внутри, в театре были. Нас даже охраняли, есть свидетели. А застрелили того, что снаружи был, случайно там оказался. Так что нас никак не могут подозревать в этом убийстве.
— Да, но одного из вас, вашего дружбана, случайно не о-ка-залось, — передразнил Адидас. — Одни случайности и совпадения, блин. Не верю!
— Что-то ты больно много болтаешь, — Ренат подозрительно посмотрел на Адидаса.
— А кто вашего инфарктника помог в больницу отправить? Я. Теперь он там на пару, с другим вашим корешом, которого подстрелили, лежит.
Ренат вздрогнул от этих слов. Адидас, довольный произведенным эффектом, достал сигарету и закурил, выпуская дым сквозь ноздри.