Кандидат от партии смерти
Шрифт:
Он закрыл глаза. Все в последние дни смешалось в доме… Человек диктует номер, полагаясь на феноменальную память сыщика. Лицо расстроенное, подбородок дрожит. Он сидит в машине, а Максимов стоит рядом, нагибаясь к окну… Фээсбэшник Квасов!
Светка вернулась из умывалки хоть и бледная, но довольная. Ажурная кофточка колом от грязи, а глазенки фосфором поблескивают. Он, ни слова не говоря, сунул ей куртку, которую давно пора бы в хлам, усадил на кровать, натянул башмачки.
— Постойте, Константин Андреевич. — Она отчаянно задергалась. —
— Понравилось, подруга, понравилось… — Он, как маленькой, завязывал ей шнурки. — И друзья у тебя такие порядочные, грамотные, даже посылать неудобно. И кровать мягкая. Но обстоятельства — вот же досада — уже другие…
Он протащил ее на буксире через толпу школяров, обсуждающую свежие тупости государственной политики, что-то буркнул изумленному Антону и погнал девчонку к лестнице. Пусть и ждут Максимова завтра на пустыре, а засечь сигнал с его телефона обязаны. Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать уже сегодня?..
Слава богу, на местном рынке процветала барахолка. На нее и вылетели, торопясь к остановке. Тесные ряды, забитые цветастым тряпьем, «родные» китайские лица, вульгарные тетки славянской внешности. Так и ждут, что ты у них что-то приобретешь.
— Держи, — сунул он Светке купюру. — Купи ветровку, шапочку — цвета похуже — и рюкзачок попроще. А я, пожалуй, тоже отоварюсь.
— Это много, Константин Андреевич, — вздрогнула Светка.
— Много — не мало, радуйся. Марш! — Он подтолкнул ее к любимому женскому занятию…
Он приобрел себе куртку из полусинтетики, выданной за последний писк (и верное решение), свернул старую, сунул в мусор. Светка ковыряла в носу, не спеша, присматривалась. Завидев гневную физиономию, задергалась, ткнула во что-то цвета «текила», похожее на греческий хитон. Максимов с отвращением поморщился — ох уж эти неразборчивые бабы…
Едва решив проблему, он сунул сотню какой-то торговке, попросил телефон позвонить — собственного мобильника стал бояться как огня. Накручивал цифры, стараясь ни о чем не думать. Отозвались на втором звонке — скучный мужской голос.
— Это Квасов? — официально осведомился Максимов.
— Это Квасов, — настороженно согласились в трубке. — С кем имею?.. Подождите…
— Это Максимов, угадали.
— Слава богу, я звонил вам…
— Кто бы спорил? Чем похвастаетесь, господин Квасов?
— Трудно хвастаться неприятностями, Константин Андреевич. — Чекист сухо усмехнулся. — Знаете, я почему-то рад слышать ваш голос. Меня зовут Олег Викторович… Вы позвонили — значит, что-то изменилось в отношении моего предложения?
— Во мне проснулась жалость, Олег Викторович, — вырвался ядовитый смешок. — Имеются еще и сопутствующие причины, но это так, пустяк. Расскажу при встрече. Где мы можем встретиться?
— Приезжайте, — оживился чекист. — Народная, 12, квартира 434…
— Странно, — сыронизировал Максимов. — Сотрудники таинственной и самой непредсказуемой на свете организации проживают в домах, где обитают смертные земляне. Я даже догадываюсь, что это большой панельный дом.
— А все же, Константин Андреевич, — проигнорировал наскок Квасов, — с чем связан поворот на сто восемьдесят?
— Сущие
Запасы денег, буквально вырванные из пищевода двух балбесов в кокардах, таяли, как эскимо. Прикинув жалкие остатки, Максимов пришел к выводу, что несколько поездок на такси карман еще стерпит. Процедура привычная — выйти на обочину, поднять руку… Что-то знакомое заскрежетало тормозами и прижалось к бордюру. Он недоверчиво наклонил голову, обозрел водителя.
— Пугающее открытие, батюшка… Вы занимаетесь частным извозом? Или это знамение свыше, и вас послал нам на подмогу тот, чье имя нельзя произносить всуе?
— Не богохульствуй, сын мой. — Молодой батюшка перегнулся через коробку передач и распахнул падающую дверцу. — Присаживайся, не удивляйся. И ты, дщерь непутевая, давай запрыгивай.
— Почему это непутевая? — обиделась Светка, пропихивая узкие бедра на заднее сиденье.
— А потому что дети правильные не носятся, выпучив глаза, по улицам и не видят в каждом встречном дьявола… Признайся, доченька, неприятности твои начались после поступка, не очень одобряемого с точки зрения… мм… сама знаешь.
— А чё такого? — вульгарно буркнула Светка. — На танцах дрыгались. Пиво пили…
— С тоником, — усмехнулся Максимов.
— Воистину грешно, — покачал головой батюшка. — А потом добавили, целовались в неположенном месте…
— А где это у вас положенное место? — дерзко выпалила Светка. — В кровати, что ли?
— А приличный мужчина должен жертвовать своим драгоценным временем и здоровьем, чтобы избавить беспутную рабу божью от заслуженной кары господней, — тяжело вздохнул батюшка, включая первую передачу. При этом трансмиссия издала убийственный скрежет, а батюшка — какое-то странное сочетание букв, образующее слово, подозрительно похожее на «черт».
— Истину глаголешь, батюшка, — смиренно согласился Максимов. — Загубил молодость и зрелость. И все — для других, для других… Ты увези нас на Народную, будь уж ласков? Триста рублей.
— Не вопрос, сын мой. — Священник отрулил от тротуара. — Я вообще-то в храм сегодня торопился, но если уж тебе так срочно надо…
Неистощим городской юмор. В мохнатые советские годы выпивали как-то поп и гэбэшник. Хорошо сидели, да и тем для обсуждения — достатком: приход-то не маленький. Нагрузились выше крыши. Беседа жаркая, дискуссионная. Внезапно батюшка прозревает: у него же служба в церкви! Рясу под мышку — и пулей. А чекисту делать нечего, махнул стакан, и — в Ватикан, в смысле, за батюшкой, в церкву. Стоит в углу, наблюдает. А батюшка после литры — сущий проповедник. Вдохновение так и прет. Глаза сияют, божье слово взмывает к потолку, красноречию — трибун позавидует. Заслушаешься. «В ударе сегодня наш батюшка», — шепчутся старушки. «Не в ударе, а в угаре», — поправляет чекист…