Каникулы Элси
Шрифт:
Отец вздохнул, но ничего не ответил. Обняв девочку рукой, он прижал ее к себе, ласково и нежно поглаживая ее волосы. Некоторое время тишину нарушали только тихие всхлипывания Элси. Затем она спросила полушепотом:
— Ты накажешь меня, папа?
— Я должен забрать у тебя книгу на несколько дней и думаю, что этого наказания будет достаточно, чтобы заставить тебя быть более внимательной к моим приказаниям, — серьезно ответил он.
— Дорогой мой папочка, какой ты добрый! Я уверена, что заслуживаю гораздо большего наказания, чем это! — Воскликнула она, поднимая
— Я прощаю, доченька, — он нагнулся и поцеловал ее. — А теперь иди надень пальтишко и капюшон. Я думаю, что у нас все еще есть немного времени, чтобы прогуляться по саду, прежде чем стемнеет.
Во время прогулки Элси почти не разговаривала. Она молча шла рядом с отцом, крепко держась за его руку. Он тоже казался необычно задумчивым.
Когда они вернулись в дом, было почти темно. Сняв верхнюю одежду, Элси вошла в кабинет отца, где он сидел в кресле-качалке рядом с ярко пылающим камином. Весело потрескивали смолистые дрова.
Элси очень любила длинные зимние вечера, когда она с большим удовольствием могла забраться к отцу на колени и разговаривать с ним или петь, а возможно, что было гораздо чаще, положив головку ему на грудь, наблюдать за пляшущими языками пламени. Всегда великолепной была картина поднимающихся вверх искр.
Мистер Динсмор сидел откинувшись назад, по всей вероятности, глубоко задумавшись, и не слышал легких шагов Элси.
На секунду она остановилась в дверях, устремив на него тоскливый взгляд, затем, слегка вздохнув, она прошла к другому концу камина и села на маленький стульчик.
Несколько минут она тихонько сидела, смотря в огонь, личико ее было грустным и задумчивым. Неожиданно слова отца вывели ее из грез:
— Почему у меня нет сегодня на коленях моей малышки?
Она быстро вскочила и с радостью бросилась к нему.
— Если ты предпочитаешь свой стульчик, то оставайся там!
Она забралась уже на свое обычное место и, обвив его шею руками, прижалась щекой к его щеке и сказала:
— Нет, конечно же нет, папа, ты знаешь, что я больше всего люблю сидеть у тебя на коленях. Пожалуйста, позволь мне быть здесь.
— Тогда почему же ты сразу не пришла ко мне? — спросил он.
— Потому что я боялась, папа, — шепнула она.
— Боялась? — удивленно медленно повторил он, и вид у него был такой, словно это его ранило.
— Да, папа, — тихо ответила Элси. — Потому что я была очень непослушная сегодня, и знаю, что я недостойна подходить к тебе.
— Разве ты не слышала, когда я сказал, что я прощаю тебя? — спросил он.
— Да, папа.
— Очень хорошо, но если ты прощена, то значит, все остается по-прежнему, так, словно ты и не совершала ничего. И если ты мне веришь, то ты должна была прийти прямо ко мне и воспользоваться всеми привилегиями моей доченьки, как и обычно, — все это он произнес очень нежно, но внушительно.
— Я верю тебе, папа. Я знаю, что ты всегда говоришь правду и имеешь в виду то, что говоришь, — ответила она сдавленным от слез
— Чего ты достойна, об этом мы сейчас вообще не говорим, мы говорим о том, что ты можешь иметь, достойна ты того или нет.
— Ах! — продолжал он, тихим задумчивым голосом, как будто рассуждая сам с собой, а не обращаясь к ней. — Точно так же происходит и с нами. Когда наш Небесный Отец предлагает нам даром полное прощение всех наших проступков, мы почти не верим Ему... Мы продолжаем ходить и стонать под тяжестью наших грехов и боимся воспользоваться привилегией Его детей.
— Мне больно и неприятно, когда мой ребенок сомневается в моих словах, и однако, как часто я огорчаю моего Отца, не доверяясь Ему. «А без веры угодить Богу невозможно» (Евр. 11:6).
Он опять погрузился в молчание, и некоторое время стояла абсолютная тишина. Мистер Динсмор задумчиво перебирал пальцами ее волосы, а она просто сидела отдыхая, не сводя глаз с пляшущих огоньков пламени.
— О чем моя малышка думает? — наконец спросил он.
— Я думаю, какой нехорошей девочкой я сегодня была и какой у меня милый, добрый папа. — И она с любовью посмотрела на него. — Папа, ты был так добр, что не наказал мня, как я того заслужила. Я боялась, что ты меня сразу пошлешь в кровать, и я пропущу мой приятный вечер с тобой.
— Я надеюсь, моя крошка, — нежно ответил он, — что ты не думаешь, когда я тебя наказываю, что я это делаю, чтобы отомстить тебе или потому что мне приятно причинить тебе боль. Нет, совсем не так. Я это делаю для твоей же пользы, и сегодня я подумал, что ты хорошо сознаешь, что очень огорчила меня, и не повторишь больше подобного. Я не считаю необходимым еще какое-либо наказание. Но, возможно, я ошибаюсь, и ты заплакала только из страха перед наказанием, — добавил он, пристально смотря ей в глаза.
— Ох, нет, папа! Конечно же, нет! — искренне воскликнула она, и слезы опять побежали из ее глаз. — Одно сознание, что я огорчила тебя, гораздо хуже любого наказания, потому что я люблю тебя очень, очень сильно! — И худенькие ручки опять обвились вокруг его шеи, а нежная мягкая щечка прижалась к его лицу.
— Я это знаю, моя радость. Я вполне верю, что ты согласишься на любое физическое наказание, только бы не огорчать меня.
— Папа, — начала Элси после некоторого молчания, — я хочу тебе что-то сказать.
— Хорошо, доченька, я готов выслушать, — улыбнулся он. — Что ты хочешь?
— Я смотрела сегодня в свой стол, искала письмо, которое я тебе писала за день, до того как заболела, и не могла его найти. Не отдала ли тетя Аделаида его тебе?
— Да, доченька, оно у меня, и один из твоих локонов... — и он прижал ее к себе.
— Да, папа, вот об этом как раз я и хотела тебе сказать. Я боюсь, что поступила самовольно, что отрезала его, после того как ты предупредил меня в прошлое Рождество... Но все было таким странным в тот вечер... мне вспоминается, как кошмарный сон. Мне кажется, что я не волне нормально соображала иногда... мне казалось, что я умру. Что-то подсказывало мне,